Зона: Очерки тюремного быта. Рассказы.

Мы выбрались во двор. Свечерело. На густо-синее небо выкатилась морозная луна и протянула меж темных стволов прозрачную серебристую дорожку. Показав мне лопату, Вадим побежал со двора на улицу, а я остался расчищать снег. Срезая деревянной лопатой тяжелые пласты слежавшегося снега и валя их в кучу вдоль намеченной дорожки, я поглядывал на чернеющий дом Вадимовой бабки, и мне все казалось, что из темных окон кто-то смотрит на меня — сердито и настороженно. Потом я притащил дров из поленницы и затопил печь. В домике сразу стало веселее, уютнее, и огонь пылал, потрескивал за прокопченной чугунной дверцей. Я снял шапку, уселся за стол напротив печки. И стал размышлять. Конечно, деньги мне были нужны. Хотя бы на тот же мотоцикл. Ездил бы я по степи, где никакой милиции нет, на зависть поселковым знакомым, но что-то в нашей затее было мне неприятно. Вадим так взялся за дело, что я только поспевал крутиться, во всем подчиняясь ему, и это задевало мое самолюбие. Что я, увалень какой-нибудь? Я мог бы и сам все это придумать, только… деньги собирать с ребятишек мне было все равно стыдно. Как же поступить? Я долго ломал голову, придумывал выход из мучивших меня сомнений, пока не вернулся Вадим.

— О, молодец! — крикнул он, поставив на стол фильмоскоп и коробку с пленками. Подбежав к печи, Вадим протянул к ней тонкие руки: — Теплая… Сейчас я буду запускать зрителей. Они за дверью стоят.

И вправду, за дверью послышались голоса, и какая-то девочка лет пяти заглянула в дом.

— Я уже захожу, — сообщила она.

Вадим отскочил от печки, схватил табурет и сел у дверей.

Девочка вошла, щурясь на яркий свет и потирая замерзший нос. Протянув руку, она вынула из варежки монетку и подала Вадиму. Тот взял деньги и спрятал в карман.

— Проходи, следующий! — крикнул он.

В дверях столпились малыши-дошколята и, толкая друг друга, начали совать деньги.

— Не торопись! По очереди! — покрикивал на них Вадим, ловко выхватывая из маленьких рук монетки. Одна упала, покатилась под ноги, и Вадим, нагнувшись, стал шарить по полу, а ребятня напирала на него, пока какой-то карапуз не перекувыркнулся через согнутую спину моего друга. Вадим, бормоча и вздыхая, выбрался из кучи ребят и, растопырив руки, начал опять выталкивать малышей на улицу.

— Я заплатил! Я ж заплати-и-ил! — ныл мальчик в большой бараньей шапке, а Вадим, небрежно нахлобучив ему шапку на глаза, вытолкал мальчишку вместе со всеми.

— Помоги! — позвал меня Вадим, но я сидел молча и все старался отвернуться, будто не имел к этому никакого отношения.

Наконец, Вадим впустил всех. Дети расселись на скамье, на кровати, и, отогреваясь, галдели весело. Вадим поставил на стол фильмоскоп и спросил у меня:

— Обращаться умеешь?

— Да чего уж там, как-нибудь… — вяло отмахнулся я.

— Не как-нибудь, а бережно! — назидательно произнес Вадим. — Держи пленку. Заряжай, — и, повернувшись к зрителям, объявил торжественно: — Ребята! Сейчас вы увидите цветной диафильм про Иванушку-дурачка, а после — про зверей. Диафильмы очень интересные, нужно слушать и не мешать. Тех, кто будет шептаться, шуметь и грызть семечки — выставлю за дверь. Понятно?

Дети, присмирев, серьезно смотрели на Вадима, а тот прошелся вдоль экрана, зачем-то потрогал его рукой, потом взял возле двери табурет и сел у выключателя.

— Сережа, крути медленно и читай с выражением, — сказал он и выключил свет.

Я навел резкость. На простыне появился Иванушка-дурачок. Диафильм почему-то оказался черно-белым. Читал я медленно, с «выражением», стараясь говорить всякий раз по-иному, и у меня, наверное, получалось, потому что ребятишки то смеялись весело, то ойкали испуганно, а из темноты изредка раздавался спокойный, строгий голос Вадима:

— Тихо! Чего раскричались? Выгоню!

Когда сказка кончилась, Вадим зажег свет.

— Сейчас будет про зверей в Африке, — сказал он и повернулся ко мне: — Заряжай!

В этот момент дверь распахнулась, и в домик в клубах пара ввалилась сгорбленная, закутанная в черный платок старуха. Она тащила за руку хлюпавшего носом малыша в бараньей шапке.

— Вадька! Зараза! — крикнула старуха, и я удивился ее сильному, высокому голосу. — Ты что ж это, подлец, кинотиятр открыл? Аферист! И деньги берешь?! Скоко же? Можа, поделишься с бабкой?!

Старуха подошла, быстро взглянула на меня и, поймав за шиворот Вадима, потянула к себе:

— Торгашское отродье! Я ведь не мамка родная, эта она с тобой чикается! Надо же подумать, мальчонка денежки выложил им, а они не пускают, на дворе морозят!

Вадим сопел и молча крутился, но бабка держала его крепко и вдруг, размахнувшись, влепила внучку звонкую оплеуху. Вадим заверещал, рванулся, упал на пол и забился, судорожно колотя руками и ногами о пол.

— Я тебя, Кощей Бессмертный, отучу ханыжничать! Сдохну, а отучу! — кричала старуха. — Брось придуриваться!

Она схватила Вадима за руку, попробовала оторвать от пола, но он завопил и еще сильнее стал колотить ногами.

Дети жались в углу, а я стоял, не зная — бежать мне или дожидаться расправы. Потом, решившись, я подхватил шапку и выскочил за дверь.