Зона отчуждения

Внезапно за спиной загрохотал засов, скрипнула дверь. Все мгновенно повернулись на звук. Раздался испуганный голос:

— Можно выходить? Мне не опасно?

Из дверного проёма выглянул Костик. Кто-то сквозь зубы процедил:

— И ты, сукаа такая, прятался и смотрел?

— А что мне было делать? — взвизгнул Костик. — Взять грабли и вперёд? Меня тогда убить могли. Вот если бы мне пистолет выдали…

И с накопившимся за последние дни презрением тихонько забурчал себе под нос… Не подумал, что в наступившей тишине будет слышно каждое слово.

— Ещё из-за какого-то быдла рисковать… Ай! Что вы делаете! А, больно же! Хр…

Двое мужиков выдернули его из сарая, и один тут же со всей силы дал под дых.

— Тихо! — рявкнул отец Василий. — Никакого самосуда.

От окрика все замерли на середине движения, будто игрушки с кончившимся заводом. А священник продолжил:

— Заприте его пока. Потом разберёмся. А сейчас чего встали? Бегом, детей прятать.

Судьбу Костика решали в келье игумена, как только закончили проверять заново территорию монастыря. С одной стороны, настоятеля единственного не уплотнили, с другой — келья имела вторую комнату-кабинет с отличной звукоизоляцией. Едва обитая чёрным кожзаменителем дверь захлопнулась, отрезая звуки, а командиры расселись вокруг письменного стола, Фёдор коротко сказал:

— Повесить. Завтра на рассвете.

Остальные от такого оторопели, на пару минут повисла тишина. Потом отец Василий побарабанил по полированной столешнице и осторожно спросил:

— Испугался парень. Бывает. И сразу казнить? Вчера на площадь тоже вышли драться не все. Их тоже вешать будем?

Его поддержал настоятель.

— Да-да, — часто закивал он головой, — отнять жизнь легко. Но парень молод, может ещё исправится. А если мы его сейчас…

— Горбатого могила исправит, — резко отозвался Фёдор. — Меня это «возможно» сейчас волнует мало. А вот трусость… Из-за этого Костика не только погиб человек. И он не только подставил под удар жизни всех в монастыре. Хрен с калиткой, заложим кирпичом прямо сегодня. Всё равно сил охранять ещё один проход у нас нет. А если бы тварь ночью убила часового возле ворот? И открыла ворота?

Голос Фёдора дрогнул. Его дочь чуть не погибла, защищая эту калитку, и всё зря? Уже за одно это он удавил бы поганца своими руками. Но для остальных нужны были аргументы посолиднее. Поэтому Фёдор заставил себя успокоиться и холодно закончил:

— Этот недоносок при всех признался, что и не собирался идти на помощь. Ему своя шкура дороже. Как он выразился?

— «Из-за какого-то быдла рисковать», — глухим голосом процитировал отец Василий.

— А вы говорите, — зло усмехнулся Фёдор. — Вот что меня беспокоит. Мы для него — быдло, которое не жалко пустить в расход. Если его сейчас простить, дать слабину, то могут найтись и другие такие же. Тогда мы не выстоим. Повесить. Чтобы каждый потенциальный трус знал — отсидеться за счёт других ему не удастся. Или все, или никто.

Отец Василий опять забарабанил по столу пальцами, провёл рукой по бороде и негромко сказал.

— Будет с этим одна сложность. Потом.

— Отвечать за убийство? — ощерился Фёдор. — Чёрт с ним, даже если забыть, что мы в зоне ЧП. Лучше дожить до суда потом, чем сдохнуть сейчас. И ладно мы, а женщины и дети?

— Да нет, я не об этом, — вздохнул отец Василий. — Убить человека первый раз это очень тяжело. Даже если уверен в своей правоте.

В кабинете опять повисло молчание, которое прервал отец Василий.

— Вы меня убедили. Но только… Возьму грех на душу я. На том свете решат, а на этом пусть к вам никогда не приходят сны с лицами тех, кого вы убили.

— Кхе-кхе, — закашлялся настоятель. И твёрдым голосом добавил. — В монастыре игумен властен над жизнью и смертью каждого. И этого правила никто не отменял. Возьму грех на душу. Приговариваю этого человека к смерти. Исполняйте, что должно и помните: нет вины на вас. Вы лишь орудие в моих руках, как серп орудие в руках крестьянина. И мне держать ответ перед Господним престолом за загубленную молодую жизнь.

Казнь назначили на раннее утро. На площади собрали всех взрослых, не деля на мирян и монахов. Толпа негромко переговаривалась, странную конструкцию из выступающих с внутренней стороны стены досок, которую ночью соорудили два плотника, заметили все. Гадать «что» и «зачем» пришлось недолго. Двое монахов вывели Костика, со связанными за спиной руками, с кляпом во рту. Парень мелко дрожал, но скорее от холода: на ночь его заперли в подвал общежития. Зато смотрел на всех хоть и немного испугано, но высокомерно. Бить его не будут, это он уже понял. А остальное не страшно. Вот выберется отсюда, через папу он им всем покажет.

Обвиняемого довели до свободного места перед толпой, конвоиры отошли в сторону. Рядом с парнем встали командиры общины. Фёдор громко начал:

— Этот человек обвиняется в страшном преступлении. Он не просто струсил. Он своей трусостью сознательно послал других на смерть, лишь бы спасти собственную шкуру. И если бы не храбрость погибшей вчера Нины Львовны Синицыной, эта смерть пришла к детям, ко многим другим. Наказание за такое — смерть трусу через повешение. Вот моё слово.