Зона Посещения. Избиение младенцев

Шерхан отчего-то заволновался: нюхал и нюхал воздух, но причину волнения так и не сказал.

– Обойдем через депо, – решил Носорог.

Через паровозное депо – единственный вариант, хоть оно и стояло в опасной близости от реки. Туман подходил к самой его стене. Мы нырнули обратно в слепую пелену и пошли по границе реального и нереального, а когда дошли, выяснилось, что дети страшно устали. Требовалось хоть немного отдохнуть. Сооружение было совсем старым, круглым, веерного типа. В центре располагался огромный поворотный круг с рельсами, распределявший паровозы по стойлам. Мы с Эйнштейном наспех проверили депо: серьезных аномалий не нашли, разве что в нескольких стойлах висели паутины – туда ходить категорически запретили.

Люди упали, кто где стоял… Но даже минуты расслабиться нам не дали! Собачий лай вновь поднял всех на ноги: он был далеким и вроде бы не имел к нам отношения… Увы, тревожные звуки быстро приближались. В составе приплывшего по реке отряда были служебные псы – они-то нас и учуяли.

Шерхан затрясся от ярости, он ненавидел собак до такой степени, что не мог себя контролировать. Эйнштейн рявкнул шепотом:

– Держите его крепче!

Снаружи послышался голос:

– Проверить депо!

Шерхан вырвался и побежал. Кто-то из родителей на входе хотел его схватить – куда там, звереныш легко ускользнул от сомкнувшихся рук. Прыжок, сальто, и он на воле. А за ним… за ним помчалась моя мать.

Мама!

Трудно совладать с Шерханом, когда много пространства и все можно; мальчик успел зарезать и загрызть пару здоровенных овчарок, прежде чем его застрелили.

Маму мою застрелили просто так – издалека. Кто-то выпустил в нее очередь из трех пуль, после чего следовавший за псами человеческий мусор отступил под огнем боевиков Носорога. Спецназ решил не ввязываться в сумбурную перестрелку, а подготовиться, подтащить тяжелое вооружение и только тогда, имея твердое основание, заставить нас грызть пыль. Собачьих проводников, вырвавшихся вперед, положили мы с Эйнштейном, когда побежали вслед за мамой…

Она была жива, когда я упал к ней, улыбнулась мне и сказала:

– Все будет хорошо, Петушок.

Три пули в грудь. Никакого броника. Никакой надежды. Я ее приподнял: выходных отверстий нет. Пули, выпущенные из М-16, плохо стабилизированы, они не просто попадают в человека, а кувыркаются в теле, разрывая нежную плоть. Мамочка, мамуля…

– Врача! – заорал Эйнштейн у меня над ухом.

– Давно надо было тебе объяснить… – заторопилась она. Слова налезали одно на другое. Она не говорила, а хрипела, на губах пенилась кровь. – Мы почему-то с Максимом боялись… Думали, лучше тебе не знать… То, что ты родился недоношенным, но не это главное… Я тогда, не выдержав напряжения, родила раньше срока… Роды принимал Максим, никого с нами не было, и никто об этом не узнал… Принесла я тебя в Хармонт уже готовенького, тепленького…

– Ты родила меня прямо в Зоне? – догадался я.

– Да, Петушок… Если кого и называть дитем Зоны, так это тебя…

Прибежал врач из «Детского сада», оттолкнул меня. Я сел на гравий, очень туго соображая. Вообще не соображая. Крутилось только в голове: инициировали-то меня в Зоне, получается, не сейчас, инициация произошла больше пятнадцати лет назад… Что-то происходило в мире – настолько страшное, что сознание захлопнуло ставни, не пуская ничего внутрь.

Врач большими ножницами разрезал на маме одежду от живота до ворота.

– Открытый пневмоторакс… Диафрагма… Внутриплевральное кровотечение… Нужна немедленная торакотомия. Эли, ну не здесь же, не здесь!

Эйнштейн отчаянно махнул рукой и побежал за носилками. Мимо проследовал Светлячок. Остановился на мгновение, посмотрел на лежащую «маму Марину» и пошел дальше. Направлялся он вниз, к реке, в самую гущу убийц. Я его не остановил, для этого пришлось бы открывать ставни схлопнувшегося сознания.

Воздух вокруг Светлячка странно бликовал – словно аура окружала мальчика, но не всего целиком, а только верхнюю часть тела, от торса и выше. Это было особенно заметно из-за его мерцания, а мерцал он сейчас ярче обычного.

Что ты с собой сделал, хотел спросить я, что за фигню ты на себя повесил, но не спросил, потому что мне было плевать.

Однако он ответил. Сказал, что попросил Бабочку надуть на него ее самый лучший пузырь, и она постаралась. Ага, сообразил я, это вместо бронежилета? Хочешь защититься от выстрелов? Я обязательно должен дойти, Пэн, вздохнул он…

Как, собственно, Светлячок мне отвечал, если ни единого звука не прозвучало? И как я его понимал? Очень просто: пульсация была его речью. Он разговаривал со мной своим мерцанием. Модулированный сигнал складывался во фразы, а я, «электромагнетик», их бессознательно считывал. Как он понимал меня? Точно так же – видел мою пульсацию. Я ведь тоже излучал, только в других диапазонах и спектрах.

Я безразлично подумал: не задохнется ли пацан в пузыре? Нет, конечно, это же «химик». Да, но зачем он туда прется, к реке? Кто ж его знает…