— Какая разница, что делать? Невелика радость сидеть в приемной какого-нибудь начальника, где, кстати, вы меня представили, подавать ему чай и свежие газеты.
— Идите к нам на завод. У нас люди всегда нужны.
— Ну и шуточки у вас, — рассмеялась Инна, да так громко, что прохожие оглянулись в удивлении. — Я и завод! Что может быть несовместимее?
— Но почему же?
— Знаете, Роман, или вы беспредельно, девственно наивны, или просто, извините, как бы помягче выразиться, недалеки.
— Не понимаю. — Роман был настолько удивлен, что даже не обиделся на грубость.
— Хорошо, в двух словах объясню. Только идемте сначала туда...
Они вошли в круг, вырванный у вечерней темноты светом фонаря.
— Посмотрите на меня, — потребовала Инна. — Посмотрите внимательно! Вы видите, какая я? Посмотрите на меня в профиль — не правда ли я похожа на тех женщин, которые увековечены на камеях? Вы сами сравнили меня с Мирей Матье. Кстати, не вы первый... Так что же вы хотите, чтобы я стала к конвейеру и восемь часов подряд завинчивала какую-нибудь гайку у бесконечного потока машин, на которых будут ездить другие? А если я хочу сама быть за рулем?
Инна стояла в освещенном круге, как на сцене. И она не торопилась уходить с нее, давая возможность всю себя рассмотреть. Когда девушка выговорилась, замолчала, Роман осторожно взял ее за руку, потянул в тень — на них оглядывались. И со стороны могло показаться, что идет бурное объяснение.
— Врежь ему, красотка, — посоветовал какой-то тип, проходивший мимо.
— Сначала я врежу вам, — угрожающе двинулся к нему Роман.
— Чеши дальше, малыш, и не спотыкайся, — доброжелательно посоветовала типу Инна. И неожиданно весело рассмеялась: — Ну, Роман, представляете, как это звучит: «Врежу вам»? Кто же употребляет в таких ситуациях «вы»?
Она вздохнула:
— Впрочем, оба мы, наверное, сейчас выглядим нелепо. Не понимаю, почему меня понесло в эти душевные дебри?
Роман уже успел заметить, как легко переходила она от раздражения к смеху, как хмурилась, как быстро меняется у нее настроение. А иногда походка у нее становилась быстрой и упругой, она как-то вся собиралась, будто готовилась к каким-то решительным действиям. Но через несколько минут снова шла ровно, без напряжения приноравливаясь к неспешным шагам своего спутника.
Если бы кто-нибудь ему сказал, что Инна забавляется, кокетничает, играет словами, он бы не поверил — кокетство представлялось чем-то совершенно иным, а здесь речь шла о вещах серьезных, о которых он и сам много думал в последнее время.
— Вот вы хотите быть за рулем, — возвратился он к прерванному разговору. — Ничего плохого в этом нет. Но достаточно ли темных глазок, пухлых губок? Может быть, есть более верные пути? Учиться, работать, добиваться успеха в жизни?
— Кто вам сказал, что это короткий путь? Должны пройти годы, прежде чем я чего-то добьюсь. Разве у ваших родителей нет таких знакомых: всю жизнь вкалывали, ворочали тяжести, к чему-то стремились, казалось им: вот еще немного надо подналечь, потом еще чуть-чуть — и будет положение, дача, машина? А годы уходили, укатывались куда-то в бездну, и когда все действительно приходило, было уже поздно: за руль машины садился сын, на дачу ездить не хотелось — ломала усталость, на работе подпирали более молодые и энергичные. Разве вы не знаете таких людей?
— Есть и такие, — согласился Роман. — Но я знаю и других, у которых есть машины и дачи, но они всегда были для них чем-то второстепенным. На первом месте у таких — дело, и они не понимают, как можно жить без дела. Машина что? Большая жестяная банка с мотором...
— Я замечала, что некрасивые девчонки себя утешают: не в красоте дело — была бы душа хорошая... Так и у вас — машины своей никогда не было, вот и считаете, что это просто жестянка...
— Далась вам эта машина, — досадливо махнул рукой Роман. — Ну, допустим, есть она у меня, что с того?
— В самом деле имеется мотор? — живо отреагировала Инна.
— «Жигули» отцовы, но я ими могу пользоваться по своему усмотрению.
— Вот как? Значит, у вас отец из этих — ну, героев труда, новаторов, рационализаторов, которые всегда в президиумах? Или из торговых деятелей?