Зона сна

– Сколько мне лет? – с сарказмом переспросил он. – Интересный вопрос, но для капитана полиции недостаточно глупый. Если бы вы подумали подольше, то спросили бы: «Как ваша фамилия, господин Гроховецкий?» Вот это был бы окончательно глупый вопрос, достойный сотрудника бюро МВД. А лет? Всего мне чуть больше сорока.

Цындяйкин мигнул два раза подряд:

– Шутим-с?

– Хватит уже шуток, – встал Стас. – Вы убираете шпиков, а я, так и быть, закрываю глаза на произошедшее. Пока закрываю.

– Вы так ничего и не поняли, – огорчился капитан. – Снять наблюдение я не могу, а кроме того, прошу вас никуда из города не уезжать.

– Это ещё почему? – удивился Стас. – Я под домашним арестом, что ли? Тогда давайте обоснования.

– С вами в ближайшее время намерено говорить очень высокое должностное лицо, – торжественно сказал капитан. – Очень высокое. Очень. Когда вы понадобитесь, мы будем знать, где вы, и организуем встречу. Вот в этом и все обоснования.

– А мне наплевать на ваше лицо. Простите за невольный каламбур.

– Это лицо, искренне желающее вам добра и руководствующееся исключительно государ…

– Да идите вы с вашими пятикопеечными тайнами! – сказал Стас и вышел столь стремительно, что ни в чём не повинный стул с грохотом завалился набок.

Своих шпиков капитан Цындяйкин не отозвал, а к вечеру, как оказалось, их стало даже больше. Стас валялся на диване в своей комнате, слушал какой-то джаз из радиоприёмника фирмы «Sherwood» и размышлял о том о сём. Матушка с отчимом отбыли на приём в английское посольство, и раньше полуночи их вряд ли следовало ожидать. Домработница, что жила в комнатке за кухней, ушла в синематограф.

Изредка он высовывался в окно – стены в их доме были в метр толщиной и, чтобы глянуть вниз, приходилось ложиться на подоконник. Двор жил своей обычной жизнью: откуда-то доносилась музыка, стрёкот пишущей машинки, голоса; семейная парочка напротив, наискось от его окон, опять устраивала склоку. Стас видел сверху, что у подъезда стоит длинный лакированный «ровер», а в нём – минимум двое, судя по дыму папирос. «Пасут», как сказал бы Дорофей.

– In my solitude I’m praying…[49] – пел по радио Дюк Эллингтон.

А подписку-то я не давал, – подумал он в такт музыке. – Ничего князь Гроховецкий не подписывал! Ла-ла-ла, ла-ла-ла! «А Я говорю вам: не клянись вовсе»! Непростой был парень Иисус. Все ветхозаветные максимы переиначил. «Не приноси свидетельства ложна» – «А Я говорю вам: не клянись вовсе».

А никто ни в чём этим кретинам и не клялся…

Любопытно знать, на чёрный ход они тоже соглядатая поставили? Одного, интересно, или тоже двоих? Чёрный ход начинался с кухни и выходил, как и сама кухня, на зады. Свесившись в окно, выходившее на эту сторону, Стас разглядел человека во френче и сапогах, топтавшегося возле мусорных баков и тоже курившего папиросу. «Ой, как вредно тебе курить, когда я рядом», – подумал Стас, прикидывая, за какой из мусорных баков будет удобнее засунуть бесчувственное тело шпика. А то и прямо в мусорный бак, усмехнулся он про себя: ему там будет привычнее. Не зря же сотрудников Московского управления сыска, или, сокращённо, МУСа, прозвали в народе мусорами!..

Ещё когда шёл он с Большой Лубянки домой, была мысль выкатить из гаража мотоцикл, любимого зверя по имени BMW-R11, да и рвануть от Москвы подальше. В Рождествено, к отцу Паисию и мастеру Сан Санычу Румынскому, а тем паче к Матрёне, мириться, или в Борок, к корифею всех наук Н.А. Морозову. Только два соображения заставили отодвинуть эту мысль на самые задворки сознания, но не выкинуть совсем: во-первых, дело к ночи, какие тут поездки. А во-вторых, забыл он, как на мотоцикле ездят. Навык потерял. Больше двадцати лет всё на лошадке или пешочком… А у него и раньше-то опыта езды было, откровенно говоря, кот наплакал…

Но в-третьих-то: где наша не пропадала?

Мысленно попросив прощения у домработницы Нюры, Стас открыл чулан, вытащил швабру и отломал от неё ручку. Со свистом повертел палку в руках, над головой, за спиной: коротковата, но на одного сотрудника МВД длины хватит. А впрочем, хватит и на трёх дураков. Прошёл на кухню, приоткрыл дверь чёрного хода и прислушался. Всё тихо; тусклые лампочки освещали пустую пыльную лестницу. По вечерам ею никто не пользовался.

Он вернулся в свою комнату, чтобы переодеться и забрать ключи от мотоцикла и от гаража. Написал записку для матушки и отчима: «Я уехал на практику. Вернусь через неделю». Открыл шкап, выволок оттуда кожаный мотоциклетный костюм, шлем, краги и очки.

Но одеться и уехать он не успел: зазвонил телефон.

– Слушаю, Гроховецкий, – сказал он в трубку.

– Говорит полковник Лихачёв, – произнёс усталый баритон. – Меня зовут Виталий Иванович, и мне крайне нужно встретиться с вами сегодня, Станислав Фёдорович.

– На сегодня мне достаточно беседы с вашим капитаном Цындяйкиным, – сдерживая ярость, ответил Стас.

– Цындяйкин? Впервые слышу.