Зоология и моя жизнь в ней

На первых порах весьма полезным оказался нейтральный термин «бионт», которым для краткости можно обозначить любое существо – «простое» или «составное», которое интуитивно воспринимается как обладающее телесной автономностью и в этом смысле – собственной индивидуальностью. Особь в нашем привычном понимании (например, одиночная бактерия или унитарный индивид у высших животных), «колония» цианобактерии спирогиры, «многоглавый» коралловый полип – все они попадают, таким образом, в категорию бионтов.

Еще при жизни Дарвина, в 1866 г. выдающийся немецкий исследователь Эрнст Геккель посчитал полезным заменить слова «индивид» и «колония» другими, очищенными от груза наших повседневных, обыденных представлений. Ученый предложил именовать собрание многоклеточных животных, возникающее путем вегетативного размножения, кормусом (что по-гречески обозначает попросту «тело»), а те компоненты объединения, которые интуитивно воспринимаются нами в качестве «отдельных особей» – зооидами. Кроме того, удобно называть группу зооидов, обладающую известной независимостью внутри колонии-кормуса, кормидием («тельцем»). К примеру, кормус у многих асцидий можно рассматривать как объединение нескольких кормидиев, каждый из которых включает в себя примерно с десяток зооидов.

С самого начала мне стало ясно, что степень взаимосвязи между зооидами и характер их взаимоотношений внутри кормуса могут быть совершенно различными в разных подразделениях «зоофитов» и даже при сравнении близкородственных их видов. Зачастую можно найти такие, для которых характерны колонии, состоящие из почти независимых «особей», и другие, где «особи» настолько утратили свою анатомическую индивидуальность, что превратились, по сути дела, в органы единого «организма высшего порядка». Если зооиды столь же мало влияют друг на друга, как кустики клубники, соединенные общим стелющимся стеблем, или как семена, лежащие в мякоти арбуза, говорят о низкой степени интеграции кормуса. Здесь, перед нами, по сути дела, собрание равноценных, во многом автономных индивидов, которое позволительно по старинке именовать «колонией». Если же зооиды связаны отношениями взаимопомощи и/или конкуренции, если они постоянно воздействуют друг на друга в совместных физиологических процессах и, помимо всего прочего, подчинены в своей деятельности интересам целого, то перед нами кормус высокой степени интеграции. Подчас настолько высокой, что уже никак не назовешь такое образование «колонией», ибо перед нами целостное единство, своеобразный бионт, обслуживаемый множеством индивидов-органов. Именно в таких случаях говорят о «коллективной индивидуальности», или, по другому, об «организме высшего порядка».

Понятно, что самому мне было бы не под силу экстренно разобраться в принципиальных особенностях такого рода различий между крупными категориями «кормусов» (например, у кораллов и мшанок) и между видами внутри того или иного их подразделения. Еще сложнее было бы «открывать велосипед», пытаясь реконструировать трансформации, которые в процессе эволюции ведут к смене одних типовых вариантов организации другими. Поэтому следовало рассчитывать лишь на то, чтобы опереться на мнения таких исследователей, строй мыслей которых был бы созвучен моей интуиции и в авторитетность которых я мог бы поверить без колебаний. На помощь мне пришли две книги, идеи которых стали логических стержнем трех глав, посвященных в книге «третьему миру» царства животных.

Адольф Эспинас «Социальная жизнь животных. Опыт сравнительной психологии с прибавлением краткой истории социологии»

Эта работа впервые вышла в свет в 1878 году, то есть, по тем временам немногим более, чем 100 лет назад.

Эспинас первым поставил перед собой грандиозную задачу – объединить в русле единых представлений и с привлечением единых принципов накопленные к его времени данные исторической социологии и сравнительной биологии. Будучи автором ряда историко-философских трудов таких, например, как «История экономических доктрин», Эспинас в то же время глубоко интересовался проблемой, которая в наше время формулируется так: «соотношение биологического и социального».

Эспинас совершенно справедливо отмечает, что на протяжении всей истории развития человеческих знаний, начиная с античных времен, по крайней мере с IV века до новой эры, величайшие умы человечества искали аналогии между человеческим обществом и сообществами животных. «В то время как натуралисты, – пишет Эспинас, – подчиняясь безотчетной необходимости обобщений, сравнивали животные общества с человеческими, политики, движимые теми же побуждениями, уподобляли человеческие общества общинам животных». К сожалению, продолжает автор, ни те, ни другие не стремились выработать общие принципы такого рода сопоставлений, и тем самым все более увеличивали путаницу.