Зоосити

На самом деле я просто тяну время. Мне нужно найти хоть какое-нибудь оружие. Шарю по стене; нахожу обломок кирпича и зажимаю его в кулаке. Резко выпрямляюсь и бью Туми изо всех сил — но не по лицу, а по руке. Туми вопит и роняет отвертку. Она плюхается в воду и исчезает; течение уносит ее с другими отбросами. Буси в ужасе визжит.

Туми с трудом выкарабкивается из воды и бросается на меня. Он выхватывает из моего самодельного слинга Ленивца и швыряет в канал. Ленивец плюхается в воду; от удивления он не произносит ни звука.

— А дальше что? — спрашивает Туми. Он не видит, как Ленивец выныривает на поверхность и плывет к берегу, элегантно загребая лапами. Но его уносит течением.

— Пошел ты! — отвечаю я, делаю выпад и колю Туми в шею сломанной иглой дикобраза. Потом прижимаю к себе сумку и прыгаю в канал следом за Ленивцем, даже не остановившись полюбоваться результатом своей работы.

Нас с Ленивцем несет течением, швыряет о стенки. Мы жмемся друг к другу. Все тело у меня в синяках; руки и ноги исцарапаны. Просто удивительно, сколько под водой острых предметов и сломанных веток!

Проходит много времени, прежде чем я нахожу в себе силы встать и идти дальше. Сажаю Ленивца на плечи. Он такой мокрый, что мне кажется, будто он растолстел на десять кило. Мне не нравится, что он такой тихий… Значит, мы в полном дерьме. Обычно Ленивец первым начинает хныкать, жаловаться и укоризненно блеять мне в ухо.

Хуже всего то, что я не знаю, где мы находимся. Конечно, я не главный эксперт по йоханнесбургской канализации, но в поисках потерянных вещей мне довольно часто приходится спускаться под землю и общий план мне знаком. А сейчас мы очутились в совершенно неизвестном месте. Передо мной расстилается настоящий лабиринт; повсюду черные норы, как ходы в термитнике. Некоторые проходы постепенно сужаются и в конце концов сходят на нет, как будто тому, кто их копал, надоело возиться под землей и он все бросил. А может, здесь и правда работали золотоискатели? Может, туннели вырыли в то время, когда на месте Йоханнесбурга были только шахты, в которых рылись кучки старателей? Не исключено, что мы принесем домой слиток золота размером с голову Ленивца!

Ленивец ведет меня во мраке; он сжимает мои плечи, как рукоятки мотоцикла. Неплохо было бы найти какую-нибудь потерянную вещь — тогда бы я с помощью связи, как с помощью нити Ариадны, выбралась на поверхность.

Идут часы, а мы так ни на что и не наткнулись, ни на потерянную вещь, ни на выход, ни даже на проход, который бы куда-нибудь нас вывел. Раз за разом мы натыкаемся на тупики. Измучившись, я прижимаюсь к стене, горблюсь. Ленивец тихонько пищит. Ноги у меня отнимаются, живот подвело, от голода сосет под ложечкой.

— Не расстраивайся, приятель! Мы выберемся, — говорю я. — Не волнуйся!

Но Ленивец, наверное, понимает, что я сама себе не верю. Здесь так темно, что в результате сенсорной депривации мне мерещится всякая ерунда: черная рябь на черном. И еще здесь тихо, как в чистилище.

Ленивец вдруг чирикает и резко вскидывает голову. Он не только плавает, он и слышит лучше меня. Я прислушиваюсь. Сердце у меня уходит в пятки.

— Это они?

Издали до меня доносится грохот. Он все время нарастает. Я торопливо вскакиваю на ноги:

— Вода?!

Каждый год в СМИ появляются статьи о подростках, утонувших в подземных коллекторах. Поднимается уровень воды, и дети тонут, потому что не знают, как выбраться из туннеля, где они курили травку или искали черепашек-ниндзя.

Ленивец раздраженно щелкает, намекая, чтобы я замолчала. Я мешаю ему слушать. Там не вода, а что-то другое. Он бьет меня лапами по лицу — как утром, если я слишком долго сплю.

— Ладно, ладно! — ворчу я, вставая на ноги. Послушно бреду, куда велит Ленивец — в сторону источника шума. И все-таки лучше бы это оказалась не вода.

В туннеле все звуки особенно гулкие; скоро мне кажется, что началось землетрясение. Впереди что-то мерцает — как будто признаки цивилизации. У меня в груди загорается искра надежды. Я ковыляю вперед, поворачиваю за угол и щурюсь от яркого искусственного света. Различаю огромные металлические ребра, выстилающие туннель, как живот робота-кита. И вдруг, едва не задев меня, мимо проносится чудище из стекла и металла. Из окна смотрит размытое розовое пятно — лицо? Рот разинут в форме идеальной буквы «О». Вот единственный свидетель того, как Зинзи Декабрь чуть не умерла, столкнувшись со скоростным поездом.

Глава 21