Зорге

После смерти Елены в Свердловск пришла неожиданная телеграмма с Лубянки с требованием, подписанным заместителем наркома внутренних дел комиссаром госбезопасности 3-го ранга Кобуловым: вернуть арестованную Е. А. Максимову в Москву, в распоряжение Транспортного управления НКВД СССР. 26 ноября, когда в Токио шел суд над группой Зорге, Катю этапировали в Москву. Известно ли было в НКВД, кто такой Зорге? Безусловно. Помимо того что дело, заведенное на него в 1937 году, никуда не могло исчезнуть, информация об аресте в Токио группы разведчиков, заявивших о своей принадлежности к Коминтерну, как мы теперь знаем, была получена и на Лубянке. Правда, неразбериха и сумятица, наступившие в ведомстве военной разведки после сталинских репрессий, были точно так же характерны и для НКВД, где ежовские и бериевские чистки уничтожили не меньший процент специалистов, работавших в конце 1930-х годов. К тому же в условиях войны и вывезенных архивов НКВД сложно было сразу разобраться, о чем и о ком идет речь, но тем не менее 14 января 1942 года начальник внешней разведки Фитин смог сообщить главе Коминтерна следующее:

«Товарищу ДИМИТРОВУ

В дополнение нашего № 1/4/33 от 7/1-1942 года сообщено, что один из арестованных немцев в Токио некий ЗОРГЕ (ХОРГЕ) показал, что он является членом коммунистической партии с 1919 года, в партию вступил в Гамбурге.

В 1925 году был делегатом на конгрессе Коминтерна в Москве, по окончании которого работал в Информбюро ИККИ. В 1930 году был командирован в Китай.

Из Китая выехал в Германию и для прикрытия своей работы по линии Коминтерна вступил в члены национал-социалистической партии.

После вступления в национал-социалистическую партию через Америку выехал в Японию, где, являясь корреспондентом газеты “Франкфуртер Цайтунг”, вел коммунистическую работу.

В Токио поддерживал связь с советскими сотрудниками ЗАЙЦЕВЫМ и БУТКЕВИЧЕМ (так в документе. – А. К.). Прошу сообщить, насколько правдоподобны данные сведения»[731].

Очевидно, что к осени ответ был получен, и чекисты в Москве, в отличие от коллег на Урале, значительно лучше представляли себе, с кем имеют дело в лице Екатерины Максимовой. Для нее начался следующий этап допросов, который неожиданно принял новый оборот 29 января – Катя отказалась от всех ранее данных показаний. Она честно призналась (значит, дали такую возможность в Москве? Почему?), что «оказалась не в состоянии изобразить имевшие якобы место факты своей шпионской работы так, как они могут быть в жизни… чувствуя безысходность положения, решила пойти на “признание” и стала давать вымышленные показания… Я считала, что для меня жизнь уже кончена, поэтому мне было безразлично, какие давать показания, лишь бы закончилось быстрее следствие».

Далее Екатерина Максимова подробно и очень здраво (она была умной женщиной – это видно из ее показаний) опровергла всё, что говорила на допросах в Свердловске. Она пояснила, почему дала показания против Гаупт (потому что та дала их против нее раньше), и легко поймала следствие на противоречии: Максимова согласилась с тем, что завербовала Елену для работы на одного из своих знакомых, но не сказала, на кого, а Гаупт в это время вынужденно фантазировала про Италию.

Отдельно она рассказала о Зорге: «…в моих показаниях упоминается Зонтер, бывший мой муж, как человек, проводивший шпионскую работу против СССР, о чем якобы стало известно со слов Шталя.

Во время допросов мне следователь сообщил, что Шталь арестован за шпионскую деятельность и что мой муж Зонтер также известен органам НКВД как шпион.

В связи с тем, что Зонтера я не видела с 1935 года, и вместе с тем, не желая опровергать доводы следствия в этом вопросе, я решила показать, что Шталь якобы рассказал мне о причастности Зонтера к шпионажу.

Со своим мужем я жила с 1933 по 1935 год. Причем, за это время он несколько раз выезжал в длительные командировки за границу, и поэтому я знаю его очень мало. Сказать что-либо о его преступной работе ничего не могу, так как мне это неизвестно».

Как не вспомнить здесь последнее, по неизвестной причине не отправленное письмо Екатерины Максимовой к Рихарду Зорге:

«Милый Ика!

Я так давно не получала от тебя никаких известий, что не знаю, что и думать. Я потеряла надежду, что ты вообще существуешь…

Все это время для меня было очень тяжелым, трудным. Очень трудно и тяжело еще потому, что, повторяю, не знаю, что с тобой и как тебе. Я прихожу к мысли, что вряд ли мы встретимся еще с тобой в жизни. Я не верю больше в это, и я устала от одиночества. Если можешь, ответь мне…

Что тебе сказать о себе? Я здорова. Старею потихоньку.

Много работаю и теряю надежду когда-либо увидеть тебя.

Обнимаю тебя крепко.

Твоя К.»[732].