Зори лютые

– Коли ведаешь, и добро, – со смешком ответил Василий. – А в монастырь миром не пожелаешь, силой заставлю.

И неожиданно повернулся к Соломонии, приподнялся, выкрикнул зло:

– Я тела бабьего хочу, доколь мослы твои глодать, и сына, кому великое княжение передам! Слышь? Государя!

* * *

За узкой калиткой монастырской ограды начиналась окраина Москвы. Был октябрь месяц, но солнце пригревало, и от свалки нечистот посреди дороги нестерпимо зловонило.

Вассиан брел, опустив голову, и редким прохожим, видевшим его грубую власяницу, не приходило на ум, что тело этого монаха знало дорогие боярские одеяния.

Поглощенный своими мыслями, Вассиан не заметил, как дошел до митрополичьих палат. У входа встретился молодой инок, склонил голову:

– Благослови, отче.

Вассиан перекрестил монаха, спросил:

– Не почивает ли отец Варлаам, Ананий?

И, не дождавшись ответа, пошел за монахом.

Ананий провел Вассиана в митрополичью палату, задержался у двери, пропустив гостя. Митрополит сидел в глубоком кресле и, беззвучно шевеля губами, читал книгу. Заслышав шаги, поднял голову. Взгляд у Варлаама проницательный, немигающий.

– Великая княгиня на богомолье в наш монастырь приезжала, – поклонившись, сказал Вассиан и уселся в кресло напротив митрополита. – Сказывала, сколь обид терпит. Чуешь, отче? Коли Соломония уста открыла, душу излила, значит, и впрямь невмоготу великой княгине.

Варлаам выпрямился, бережно закрыл Евангелие.

– Знаю.

– Защити ее, отче. Боярского она рода и бояр в обиду не давала.

– Буду речь вести с государем, – ответил Варлаам.

Вассиан склонил голову. Потом сказал просяще:

– И о себе речь, отче, хочу молвить. Отпусти меня, отче, в скит, душу спасти хочу. Не могу дале на миру, суета сует. И келья монастырская тут, на Москве, не спасение.

Митрополит нахмурился.

– Брат Вассиан, сказывал те яз однажды, гордыней обуян ты еси.

– Нет, отец, тело мое бренное устало. Не могу зрить, как опутывает мир паутина злобы и разврата.

Бледные пальцы Вассиана теребили отделанный золотом и дорогими каменьями переплет книги.

– В скит бежишь, брат Вассиан? – печально спросил митрополит и, не дожидаясь ответа, повысил голос: – А о спасении души государя яз один буду молиться? Нет, и ты, и иже с тобой, все мы перед Богом повинны за грехи великого князя. Яз же не допущу посрамления великой княгини Соломонии и не благословлю государя при живой жене на брак с литвинкою.

– Литовская княжна Елена на европейский манер, в поясе перехват осиный, того и гляди, сломается. Наши боярыни телом во как раздобревши, что перины.

– Не задаста литвинка, верно, но на любовь зла. Тем, по всему, и прикипел к ней Василий, – со злостью произнес Варлаам и перекрестился истово: – Прости, Господи, слова греховные.

Вассиан снова сказал:

– Князь Глинский мыслит с государем породниться и с его помощью вотчины свои литовские воротить. Быть княжне Елене государыней, а Соломонию монастырь ждет.

– Сказал же, не допущу яз сие! – брызгая слюной, выкрикнул Варлаам и неожиданно сорвался с кресла, толкнул дверь, чуть не сшиб с ног молодого монаха.

– Подслушиваешь, Ананий? – выдохнул митрополит угрожающе, – Аль искусителю продался? А может, по чьему наущению?

Молодой монах мелко закрестился, в голосе испуг:

– Отца Вассиана проводил, отче, и задержался.

– Так ли? – не поверил Варлаам и долго смотрел цепким взглядом в спину удалявшегося монаха.

Когда митрополит снова уселся в кресле, Вассиан проговорил:

– Нет в словах Анания искренности. Без Бога живет.

Варлаам ответил с усмешкой:

– Не много жить Ананию…

* * *

Проводив Вассиана, Варлаам задумался. Самовластен, ох как самовластен великий князь. Не менее отца своего Ивана Васильевича круто берет. С ним, митрополитом, советов не держит, думу Боярскую созывает редко, да и боярами, что холопами, помыкает. А разве мог простить Варлаам, как Василий указал ему, митрополиту, на дверь? Это ныне-то. А коли на литвинке женится, и совсем жди лиха…

Мысль нарушил вошедший келарь. Варлаам оторвал ладонь от лба, спросил:

– Сыскал ли Анания, Паисий?

Келарь поправил клобук, ответил смиренно:

– Иноки Федор и Никон задержали у княжьих хором, отче.

Митрополит нахмурил брови.

– Дай, Паисий, ключ.

Келарь зазвенел связкой, положил на налой. Варлаам кинул коротко:

– Сам пойду.

Смеркалось, и в митрополичьих палатах зажгли свечи. Варлаам спустился в подполье, отомкнул замок. Со скрипом подалась железная решетка темницы. Стены поросли мхом. Сыро и зябко. Осторожно ступая, Варлаам приблизился к черному провалу ямы. В затхлом воздухе свеча погасла. Из каменного мешка раздался стон.

– Сказывай, Ананий, что великому князю наговаривал на меня? – громко спросил Варлаам и прислушался.

– Вели смерти предать, отче. Зачем на смерть мученическую обрек? Аль креста на те нет?

– Ужель мыслил, что прощу яз те, – забрызгал слюной Варлаам. – Рясу носил, а про сан позабыл, доносил на меня? Догадывался яз о том и ране, да не ведал, кто в наушниках ходит.

– Будь проклят ты, дьявол! – заревел дико Ананий.

Митрополит прошептал:

– Свят, свят! Прости, Господи, грехи мои.