Зори лютые

— Ладно, обойдусь без Курбского. Во Псков наместником пошлю князя Великого. А как князь Курбский болезнь одолеет, так и его во Псков направлю. Пущай вторым наместником сидит. Ну а ты, князь Иван Михайлыч Репня-Оболенский, без дела не останешься. Поедешь воеводой к войску. Теперь сыщите мне дьяка Далматова…

* * *

Под самый вечер заплакал вечевой колокол. Печальный звон поплыл в сером псковском небе над хоромами и избами. Вечевой колокол взбудоражил люд. Недоумевали, бежали на вече. А колокол стонал, надрывался.

Запрудил народ площадь. Перед помостом родовитое боярство, в дорогих до пят длиннополых кафтанах, переговаривается:

— По какому случаю звон? Не Литва ль на нас поперла?

— А может, ливонцы удачи пытают?

И замер люд, вперился в помост. Кто говорить будет? По ступеням поднялся посадник Копыл и московский дьяк Далматов. Посадник шапку снял, на все четыре стороны поклон отвесил:

— Народ псковский, вразумейте, о чем я сказывать почну. Государь и великий князь Московский Василий Иванович посадников наших задержал, а меня с дьяком послал передать, гнев он на Псков держит.

Заволновался люд, зашумел. Раздались голоса:

— Великий князь Московский, но не псковский! Отчего же наших послов за караулом закрыл?

— Дьяк Далматов сызнова к нам приехал поучать нас?

— Не хотим Москвы над собой!

— Чего желает великий князь? — раздался голос старосты кожевников.

На край помоста придвинулся дьяк Далматов, развернул свиток.

— Люди псковские! Государь и великий князь Василий Иванович отписывает вам, что ежели отчина его, Псков-город…

— Псков — не отчина князей московских! — снова визгливо ввернул боярин Шершеня. — Псков город вольный!

Далматов поднял строгие глаза, дождался тишины и снова внятно повторил:

— Ежели отчина его Псков-город хочет в мире жить, так должны псковичи исполнить две государевы воли.

— Не томи, дьяк, сказывай, чего государю надобно? — выкрикнул высокий гончарник.

— Первая воля, — твердо и громко выговорил Далматов, — чтоб не было у вас веча и вечевой колокол, — дьяк вскинул руку к звоннице, — сняли. Другая воля — быть у вас двум наместникам…

— Много мнит о себе великий князь! — раздалось сразу несколько голосов. — Аль не ведомо Василию, что Псков не склонял головы ни перед немцем, ни перед иным недругом».

— Не бывать тому, чтобы Псков вольностей лишился! О том и передай, дьяк, великому князю. Аль вороги мы ему, цо он с нами тако разговаривает?

Дьяк Далматов кинул резко в толпу:

— Не стращаю я вас, псковичи, но скажу слова государевы: ежели добром не исполните воли государя, то у него силы наготове много, и кровопролитие взыщется с ослушников! Аль запамятовали, как, возгордившись, новгородцы подняли меч на Москву?

Стих люд. Но вот к помосту пробился старик кузнец, поднял руку.

— Круто, ох как круто рець ведешь, дьяк. Но да не от тебя слова эти, а от государя Московского. Како же отвецать нам тобе? От древности, от прародителей наших вецевой колокол во Пскове. Подобно сердцу он у нас. Но вот настала пора проститься нам с ним. Я плацу, — кузнец смахнул рукавом слезу, — но нет стыда в том. Отдадим мы государю, великому князю Московскому своего вецника…

— А ты за весь Псков не ответствуй! — прервал кузнеца боярин Шершеня.

Кузнец ответил раздраженно:

— Я от народа сказываю, а не от вас, боляр. — И повернулся к Далматову. — О том, дьяк, и передай государю. Не станем крови проливать и согласны исполнить его волю.

— Не хотим!

— Согласны! Пусть будет, как кузнец сказывает! — перекрыла боярские выкрики толпа. — Скинем вечевой колокол, примем государевых наместников!

— Коли бояре мыслят за вечевой колокол держаться, пущай сами и бьются с московскими полками. Мы же не пойдем противу Москвы.

— Жалко вечника, ажник душа рвется, да где силы наберешься на московские полки?

* * *

— Едут! Едут! Недалече уже! — свесился с колокольни лохматый отрок, замахал шапкой.

Вспугнув птиц, враз торжественно зазвонили колокола, распахнулись городские ворота и с хоругвями, в облачении вышли из Пскова архиерей с духовенством, бояре и ремесленный люд.

Псковичи встречали великого князя.

Государь ехал верхоконно, под стягом. Белый конь, крытый золотистой попоной, пританцовывал, вскидывал головой.

Следом за великим князем длинной лентой вытянулись полки служилых дворян и пищальников. Били барабаны, играли трубы.

Приставив ладонь козырьком ко лбу, Василий сказал с усмешкой:

— Эка, с попами вылезли.

Плещеев подхватил с полуслова:

— Аки пес побитый хвостом виляет, так и боярство псковское.

— Ха! — Василий махнул рукой. — И без бития, только и того, пригрозили. Нынче боярство хоть и строптивое, да не то что ране. Как господин Великий Новгород сломился, так и боярство присмирело. Вишь, — кивнул Василий на остановившихся у дороги псковичей, — смирненькие каки. — И хихикнул. — Поди, не мыслит боярство псковское, чего я с ними сотворю.

Плещеев осклабился.

— Взвоют, государь…