Зори над Русью

Понеже держатель сего ярлыка Тагай–мурза великие услуги нам оказал, объявляем мы: быть Тагаю–мурзе под нашим покровительством, быть ему вольным тарханом. Землям и водам его, кочевьям и пастбищам, садам и мельницам, людям его, кто бы они ни были, не причинять насилия. Повинности с табунов и садов, амбарные пошлины, плату за гумно, ясак с арыков, подать, называемую каланом, да не взимают с него. Если он приедет в Сарай–Берке, в Сарай–Бату и Хаджи–Тархан и купит там что–либо или продаст, да не берут с него ни пошлин, ни весовых, не требуют дорожной платы, ни платы за караулы. Пусть с него не требуют подвод, не назначают постоя, не требуют с него ни пойла, ни корма, да будет он свободен и защищен от всякого притеснения, поборов и чрезвычайных налогов. Для того, чтобы это было исполнено, дан сей ярлык с золотым знаком и красной тамгой».[228]

Действительно, на шнурке качалась привешенная к пергаменту ярлыка печать красного воска. Купец глядел на нее, когда Тагай повторил свой вопрос:

— Чем не жизнь?

Некомат очнулся от задумчивости и опять кивнул.

— Я и жил. А ныне Мамай ханский ярлык не признает.

— Как так?

— Правду сказать, зацепочка у него есть. В ярлыке написано, что я Науруз–хану услуги великие оказал, а я… — Тагай будто поперхнулся, — я, сдуру, Науруз–хана ножом пырнул, отчего он и умер.

— Н–да. Услуга! — глубокомысленно заметил Некомат.

— А ныне Мамай прислал ко мне Темир–мурзу. Знал, кого дослать! На его глазах я Науруз хана резал. Привез Темир–мурза ярлык от Абдулла–хана, подтверждающий мое тарханство, а за это Мамай требует дань и немедля. Думал я тебя, купец, распотрошить. Ты пайцзей загородился. А деньги надобны. — Тагай вдруг замолк, пристально взглянул па купца бусинками своих маленьких, заплывших жиром глаз. — Купи у меня, купец, девок. В Каффе ты их египтянам в гаремы продашь. С барышом будешь.

Некомат только тут понял, с чего это мурза с ним разоткровенничался, сразу сообразил всю выгоду сделки. «Мурзе деньги нужны, прижму», — но по купецкой повадке стерва поломался, дескать, непривычен я к такому товару, шелками торгую, и согласился смотреть товар лишь после того, как Таган пообещал:

— Я девок задешево уступлю.

5. ДЕЛА КУПЕЦКИЕ

По одной в юрту мурзы на осмотр купцу вводили девушек. Некомат, видя густую толпу народа вокруг юрты, сначала безобразить опасался, но потом, решив по угрюмому молчанию народа, что никто не нападет и на рожон не полезет, что все стерпят, купец разошелся, Развалясь на ковре, он заспорил с Тагаем:

— Эту не возьму — кривобокая.

Мурза, конечно, принялся расхваливать свой товар. Тогда купец приподнялся и приказал девушке:

— Раздевайся! Совсем.

Девушка рванулась из юрты, но Тагай цепко ухватил ее, отшвырнул обратно. Однако приказ купца мурза не повторил. Некомат только фыркнул сердито, повалясь на ковер, потянулся к кувшину с бузой и, будто между прочим, сказал:

— Я же говорил, что кривобокая, боишься показать ее. Давай другую, эту не возьму. У тебя они, поди–ко, все с изъяном.

Тагай озлился, начал сам сдирать с девушки одежду. Она залилась слезами, вскрикнула. Мурза ударил ее по лицу, зажал ладонью рот.

Купец тянул сквозь зубы бузу, ухмылялся, мотал себе на ус:

«Ишь как боятся татары своих больших людей. Нашей бы девке так рот зажать, укусила бы, а эта смолкла. Ишь дрожит вся, слезами умывается, а молчит».

Тагай толкнул обнаженную девушку к купцу.

— Где кривобокая? Где изъян?

Девушка закрыла лицо руками, выставила вперед острые локотки, будто обороняясь от взгляда купца. Он встал, обошел ее вокруг, погладил вздрагивающие плечи.

— Ладно, одевайся. Беру.

Девушка, с ужасом косясь на купца, кое–как накинула на себя одежду и бросилась вон.

Мгновение было тихо, потом в юрту донесся крик девушки, ответный рев толпы, ругань, угрозы.

Купец помертвел: «Пересолил я!» А мурза, схватив плеть, выскочил наружу, закричал на людей тонко, пронзительно, противно. Некомат плюнул, заметался по юрте. Сейчас его замнут. Нешто можно таким голосом с народом разговаривать! С мурзой покончат и за меня примутся.