Зори не гаснут

— Завтра, значит, пятница. Так, так. Значит, примерно, во вторник. Как раз ребята с раскорчевки вернутся, пособят.

— Договорились, значит?

— Точненько.

Время идет, а Маломальский не выполняет ничего из того, что обещал.

— Замотался я, — снова жалуется он, со страдальческим видом снимая выгоревший пыльный картуз и вытирая рукавом вспотевший лоб. — Обождите чуток, вот новых колхозников устроим…

При следующей встрече опять:

— Амбары сейчас строим — дело срочное.

Снова терпеливо разъясняю ему крайнюю необходимость всего, что намечено в плане, но вскоре замечаю, что Маломальский начинает избегать встреч; завидев меня, он поворачивает коня куда-нибудь в переулок. Если же не успевает скрыться, то радостно жмет мне руку, обещает устроить все наилучшим образом и даже приглашает заходить к нему запросто как-нибудь вечерком, уверяет, что страсть любит как потолковать с образованным человеком.

Иногда я ловлю себя на том, что начинаю прямо-таки ненавидеть его лживую улыбочку и суетливый, с хрипотцой голосок.

Погрызова ни в чем, кроме приема больных, не помогает. Леночку мне жалко загружать работой. Жизнь и так у нее трудная. В результате как-то само собой получилось, что я взял на складе кипятильники и увез их с попутной подводой на поля, прибил сетки на окнах в детских яслях, стал выполнять десятки тех маленьких, но очень нужных дел, от которых зависело здоровье людей. Все это было бы неплохо, я не стыжусь черновой работы, но так как я, кроме того, веду утренний прием, посещаю больных на дому, выезжаю по вызовам в другие бригады, проверяю санитарное состояние магазина, молочного завода, пекарни, детских яслей, то получается так, что зачастую не успеваю даже поесть. Между прочим, сделал открытие, хотя, может быть, пока и бесполезное: в районной больнице я обнаружил хорошую библиотеку, собранную Колесниковым. Здесь нашел даже то, чего никак не ожидал найти, — «Курс гигиены» Эрисмана и «Этюды оптимизма» Мечникова. Я набрал целую связку книг и увез к себе в Озерки. Намерение было хорошее: читать, делать выписки по проблемам долголетия. Однако это оказалось мне не под силу. За день изматываюсь так, что, садясь ночью за книгу, засыпаю на стуле. В таком положении застала меня как-то утром Ариша, разбудила и стала выговаривать:

— Ты что, двужильный, что ли? С ума сошел, право. Как поел с утра, так и до ночи голодом. Разве может человек без отдыха?

— Отдыхать на том свете будем, — стараюсь отшутиться я.

Она жалеет меня, и эта жалость, похожая на материнскую, приятна мне. Между тем все чаще приходит мне обидная мысль, что работать я не умею. Огорчает не столько обилие работы, а то, что сколько бы я ни старался, работа не только не уменьшается, а напротив, непрерывно прибывает. Каждый день я узнаю новых людей, вникаю в их жизнь и обнаруживаю, что в моем плане многое упущено, что мы с Новиковым заметили далеко не все.

Так, мне стало известно, что девушки и даже беременные женщины направляются Маломальским на тяжелые работы, что подростки на покосе работают полный рабочий день, что питание на полях хотя и сытное, но очень однообразное — почти ежедневно гороховый суп со свининой и на второе картофель.

Все это требует неотложного вмешательства, и я вмешиваюсь, причем наталкиваюсь иногда на непредвиденные трудности. Девушки, которые работают на вывозке дров, не захотели перейти на другую работу. Оказалось, отпускать подростков с работы раньше, чем взрослых, невозможно. Подростки подвозили копны, без них задержалась бы метка сена. Пришлось этот вопрос обсуждать на правлении колхоза и по-иному расставить на работе подростков и взрослых.

Узнал я, что ребята ездят домой только по субботам, чтобы помыться в бане, что целую неделю живут на лугах в избушке без окон с дырявой крышей.

Стал говорить об этом с Маломальским.

— Нежности какие! — удивился он. — Да что им сделается? Сибиряки — народ закаленный. Это вам не какие-нибудь японцы. Нашим и холод и дождь нипочем. К конфорту они непривычные. Чем проще, тем лучше.

Я возразил.

Маломальский снисходительно усмехнулся:

— Вы знаете, как меня мать ростила? Родился я на вздвиженье, а в страду она меня уже на поля с собой брала. Сама жнет с отцом, а я в зыбке на березе. Яслей тогда-то не знали. Сестренка, на три года старше меня, комаров отгоняет, а другая, десятилетняя, снопы вяжет. Лет семи я уже с конями в ночное ездил. Все лето босой, в одной рубашонке и порточках, шапки никакой, волосы выгорают, как лен, белые. И так до самого инея…

— Что ж хорошего?

— Вырос вот и ничем никогда не болел. Только ранение на фронте имел, а до того не знал, как и лекарства пахнут.

— Сколько у матери вашей было детей?

— Семеро.

— А в живых осталось?

— Со мной трое.

— Вот видите. Нет уж, избушку покрыть надо, вырезать окно, связать раму и застеклить. Ночи на лугах холодные, попростужаются ребята.

— А кто им велит ночевать? Конюх нужен, верно, а ребятам там делать нечего.