Зорькина песня

«…Фашистские бандиты рвутся к столице, к городу, дорогому для сердца каждого советского человека. Над красной столицей нависла угроза.

Не допустим врага к Москве! Будем драться упорно, ожесточённо, до последней капли крови за нашу родную Москву!»

Зорькин эшелон стоял на втором пути. На первом растянулись платформы. Под зелёным брезентом затаились горбатые танки.

На бортах платформ сидели танкисты в новеньких синих комбинезонах и хмуро слушали радио.

А ещё дальше, на запасном пути, разгружался «товарняк». По наклонным доскам из дверей вагонов громыхали на землю железные бочки, съезжали деревянные ящики с непонятной надписью «Не кантовать».

Ветер смешивал степные запахи с чадом паровозных топок, бензина и прокалённого солнцем железа. Казалось, даже цветы в палисаднике возле станции пахнут гарью.

По другую сторону водокачки шумел базар. Здесь жили сытые запахи.

Зорька смотрела на молоко, как заворожённая.

На всех станциях были базары. И на каждой станции Зорька крутилась возле прилавков, рискуя отстать.

Даша слабела. Зорька с трудом заставляла её выпить кружку подсахаренного кипятка и съесть размоченный в горячей воде сухарь.

— Что это Даши не слышно? — один раз спросила Маря.

Соседка по нарам Нинка, девчонка робкая и тихая, открыла было рот, но Зорька погрозила ей кулаком. Нинка испуганно закрыла рот и юркнула под одеяло.

— Спит она, — сказала Зорька, замирая от страха: вдруг Маря сейчас полезет к ним наверх. Но Маря не полезла. Только удивилась:

— Це ж надо — всю дорогу спать…

— Когда спишь, не так есть хочется, — сказала Зорька.

Маря вздохнула.

— Шо правда, то правда… Ну, ничого, дивчатки, скоро приедем до миста, а там усе наладится.

— Что наладится? — спросила Наташа.

— Усе.

— Война кончится?

— Може, и война. Не век же ей быть? Вот разобьют наши гитлеров — и заживём мы миром да ладом, як раньше жили.

— Когда ещё это будет, — разочарованно сказала Наташа, — а пока мы с голоду все помрём.

— Не помрёшь, — сердито и резко сказала Маря, — посовестилась бы. Самая старшая, а больше всех ноешь. Да я бы усю жизнь согласная на одних сухарях сидеть, только бы нашим на фронте полегше было.

— И я, — тихо сказала Анка.

— Не гоже, Наталья, своим животом усе на свете мерять, — всё ещё сердито продолжала Маря.

— А чем же ещё мерять? — обиженно спросила Наташа.

— Добрые люди совестью меряют.

Даша тревожно прислушивалась к разговору.

— Я скоро поправлюсь, Зоренька, — зашептала она, — вот увидишь… мне бы молока… белого…

«Молока, молока», — в отчаянии думала теперь Зорька, разглядывая неповоротливую тётку с бидоном. Хоть немножко молока. Попросить? Нет, не даст. На прошлой остановке Зорька решилась, попросила у самой говорливой и, как ей показалось, доброй женщины, но женщина почему-то рассердилась на неё, закричала: «Много вас таких найдётся!»

Маленький красноармеец в помятой линялой гимнастёрке подошёл к прилавку. Принюхался.

— Духмянно! — не то радостно, не то удивлённо сказал он. — А ну-ка, налей!

Тётка молча отстранила протянутый котелок, потёрла большой палец об указательный.

— Да заплачу, не бойся, — обиделся красноармеец. Торопливо полез в карман, достал пачку денег и, отсчитав, протянул тётке несколько аккуратно сложенных бумажек. — Лей! — приказал он, подставляя котелок.

Тётка, не спеша пересчитав деньги, покачала головой из стороны в сторону и показала красноармейцу два пальца.

Зорька спрыгнула с брёвен и подошла ближе. Странная какая-то тётка. Может, она немая?

— Да ты что? — рассердился красноармеец. — Втридорога дерёшь? Пользуешься военным временем?

У тётки лицо стало злым. Она подалась вперёд, навалилась грудью на бидон. Руками упёрлась в прилавок, выставив в сторону сухие, как палки, локти.

— Ты шо меня позоришь, змей! — басом сказала она. — Моего мужика в первые дни война съела! Ты, что ли, теперь моих детей кормить будешь?

Красноармеец отступил на шаг, расправил гимнастёрку.

— Ну, ну, — примирительно сказал он, — чего кричишь? Я сам, может, дважды раненный.

Тётка выпрямилась, поправила сбившийся платок и наполнила котелок молоком. До краёв.

— Пей, — хмуро сказала она и всхлипнула, — всю душу растравил, змей, чтоб тебе здоровым домой вернуться!

— Чудная ты, — сказал красноармеец, пятясь, и чуть не наступил на Зорьку. — Тьфу! — в сердцах сказал он. — Чуть девчонку из-за тебя не раздавил.

Тётка обиженно посмотрела на Зорьку.

— Тебе что надо?

Зорька молча переминалась с ноги на ногу.

— Известно что, — сказала другая тётка, возле которой на полотенце громоздилась гора круглых румяных лепёшек, и зевнула, мелко крестя рот. — Шпаны этой теперь развелось не приведи господи, того и гляди обокрадут… А ну иди отсюда, иди, иди!

Зорька отбежала в сторону, но совсем уйти не могла. Бидон с молоком притягивал её к себе как магнит.

— Откуда ты? — спросила хмурая тётка.

— Из детдома, — прошептала Зорька.

— Эх, и торговля у меня сегодня! — неприязненно глядя на Зорьку, сказала тётка. — Небось и посуды нет?

— Нет… — виновато сказала Зорька.

Тётка вздохнула, вытащила из-под прилавка пол-литровую стеклянную банку, подула в неё, обтёрла юбкой и плеснула в банку немного молока.

— Держи!