Зороастр

Ефрему, с малолетства, внушали ненависть к египтянам, как к притеснителям еврейского народа. Но мог ли он ненавидеть их, раз только между ними было такое существо как его молодая собеседница, смотревшая так нежно и кротко ему в глаза и слова которой ласкали слух, как благозвучная музыка? Один взгляд этой женщины так волновал его кровь, что он положил руку на сердце, как бы желая заглушить его сильное биение.

Она поместилась против гостя на низком сидении, покрытом барсовою шкурою и пряла тонкую шерсть. Юноша понравился Казане и она дружелюбно приняла его, тем более, что он приходился родственником человеку, которого она так давно любила, Казана находила сходство между Ефремом и Осиею. В волосах молодой женщины, завитых в пышные локоны, был приколот цветок лотоса, стебель которого грациозно падал ей на затылок. И Ефрем загляделся на эту дивную женщину. Но вот она опять подняла глаза на юношу и ему показалось, что источник блаженства и счастья вливался в его молодую грудь.

Она стала расспрашивать об Осии и о той женщине, которая послала его: была ли она молода и красива и любила ли его дядю?

Тогда Ефрем засмеялся, та, которая его послала была так строга и серьезна, что ему даже смешно было, когда Казана предложила ему подобный вопрос, а красива ли эта женщина, он и сам не знал, так как никогда об этом и не думал.

Молодая вдова приняла этот смех за ответ, которого сама желала и, вздохнув с облегчением, отложила пряжу и предложила Ефрему пройти с ней в сад.

Как там все цвело и благоухало! Какие беседки, аллеи, цветники.

А там далеко, на родине у Ефрема был небольшой скромный дом, к которому примыкал обширный двор с загородками для крупного и мелкого скота; он знал, что со временем будет наследником ценного имения, так как был единственным сыном своих родителей, а его мать, как дочь Нуна, считалась очень богатою. Его слуги столько раз говорили ему об этом и теперь он был сильно раздосадован, когда увидел, что его родной дом нисколько не лучше дома для рабов Горнехта, на который ему указала Казана.

Во время прогулки по саду Ефрем должен был помогать рвать цветы молодой вдове, а когда коробка была наполнена ими, то Казана пригласила юношу в беседку и попросила его помочь ей плести венки. Они предназначались для дорогих покойников, один для дяди, а другой для двоюродного брата, умерших в ту ужасную ночь, когда единоплеменники Ефрема вышли из Египта, оставив за собою кровавый след.

С улицы, на которую выходила стена сада, доносился беспрестанно плачь женщин по покойникам, которых хоронили. Когда же какая-то женщина стала так ужасно плакать и кричать, что нельзя было этого вынести без содрогания, то молодая вдова, как бы не думая о том, что делает, сказала Ефрему, что все это жители Таниса терпят из-за евреев и затем спросила его, может ли он подтвердить, имели ли евреи основательные причины на то, чтобы заставить так страдать египтян?

Ему, конечно, тяжело было найти настоящий ответ; но, поразмыслив несколько минут, он ответил, что это Бог покарал египтян, чтобы избавить от их рабства евреев и что он, Ефрем, не имел никакого права презирать тот народ, к которому он сам принадлежит. Юноша замолчал, не желая ни лгать, ни противоречить хозяйке дома; но она не оставила его в покое, а снова закидала вопросами. Тогда юноша возразил, что ему крайне прискорбно видеть прекрасную Казану в таком горе, но ему также хорошо известно и то, что евреи не имеют никакой власти над жизнью и смертью людей и доказательством может служить то, что когда заболевал какой-нибудь еврей, то обращался к египетским врачам. Относительно же того, что случилось, то это была кара Божия; далее юноша прибавил:

— Я сам еврей, но только честью уверяю тебя, что готов сделать все, лишь бы вернуть к жизни твоего дядю и двоюродного брата, если бы только это было в моих руках. За тебя же я готов идти в огонь и в воду.

Она улыбнулась ему и сказала:

— Бедный мальчик! Если я и вижу в тебе какую-нибудь вину, так это ту, что ты принадлежишь к народу, не имеющему ни малейшего сострадания! Наши милые, несчастные усопшие! Они лишены даже присутствия при их теле родственников, так как дом, в котором они покоятся, заражен и никто не смеет переступить его порога.

Она молча отерла глаза и продолжала плести венок, но только слезы одна за другою струились по ее щекам; юноша не знал, что делать, подавал молодой женщине цветы и листья и, если случилось ему коснуться ее руки, его бросало в жар. Между тем, голова и рана на ней начинали у него сильно болеть, время от времени его бросало в озноб, он чувствовал, что у него лихорадка, как в тот раз, когда у него была красная болезнь, едва не унесшая его в могилу, но ему стыдно было признаться в своей слабости и он терпеливо переносил страдания.