Зощенко

И — еще один «снимок» Зощенко из «Дневника» Чуковского, сделанный в январе 1934 года: «Видел Зощенку. Лицо сумасшедшее, самовлюбленное, холеное. „Ой, К. И., какую великолепную книгу пишу“. Книга — „Декамерон“ — о любви, о коварстве и еще о чем-то. „Какие эпиграфы! Какие цитаты!“».

Конечно, он верил в то, что его книга будет удивительной и великолепной. Художник верит в свое новое творение, даже если обманывается в нем. А в письме-посвящении Горькому, которое предварило уже новую книгу, Зощенко сказал: «Нет, у меня не хватило бы сил и уменья взять вашу тему в полной своей мере. Я написал не Историю культуры, а, может быть, всего лишь краткую историю человеческих отношений».

Итак, книге была задана идея, причем идея общеисторическая: «Нынче, когда открывается новая страница истории, той удивительной истории, которая будет происходить на новых основаниях, быть может — без бешеной погони за деньгами и без всяких злодеяний в этой области, нынче особенно любопытно и всем полезно посмотреть, как жили раньше. И в силу этого мы решили, прежде чем приступить к новеллам из нашей жизни, рассказать вам кое-что из прежнего».

Воплощение идеи потребовало размысленного построения книги: «Мы подметили, что особую роль в истории играли деньги, любовь, коварство, неудачи и кое-какие удивительные события. <…> И вот в силу этого мы разбили нашу книгу на пять соответствующих отделов».

А для раскрытия темы каждого отдела был взят единый метод, о котором также заранее объявлялось в «Предисловии»:

«Так, например, в отделе „Любовь“ мы расскажем вам, что знаем и думаем об этом возвышенном чувстве, затем припомним самые удивительные, любопытные приключения из прежней истории и уж затем, посмеявшись вместе с читателем над этими старыми, поблекшими приключениями, расскажем, что иной раз случается и бывает на этом фронте в наши переходные дни.

И то же самое мы сделаем в каждом отделе.

И тогда получится картина полная и достойная современного читателя, который перевалил через вершины прошлого и уже двумя ногами становится в новой жизни».

Вот он и «перевал», переход, превращение заданной «общеисторической» идеи в злободневную идеологию. И в за-чинном, открывающем саму книгу и наиболее связанном с этой идеологией отделе «Деньги», в первых же параграфах, на которые Зощенко разбивает свои «теоретические» разъяснения предмета и исторические примеры, читаем:

«1. Мы живем в удивительное время, когда к деньгам изменилось отношение.

Мы живем в той стране, в которой прекратилось величественное шествие капитала.

Мы живем в том государстве, где люди получают деньги за свой труд, а не за что-то другое.

И потому деньги получили другой смысл и другое, более благородное назначение — на них уже не купишь честь и славу.

2. Этот могущественный предмет до сей славной поры с легкостью покупал все, что вам было угодно. Он покупал сердечную дружбу и уважение, безумную страсть и нежную преданность, неслыханный почет, независимость и славу и все, что имелось наилучшего в этом мире.

Но он не только покупал, он еще, так сказать, имел совершенно сказочные свойства превращений. И, например, обладательница этого предмета, какая-нибудь там крикливая подслеповатая бабенка без трех передних зубов, превращалась в прелестную нимфу. И вокруг нее, как больные, находились лучшие мужчины, добиваясь ее тусклого взгляда и благосклонности».

Идеология, как видим, потребовала от автора дидактики и, по своим «сказочным свойствам», стала сразу превращать художественное произведение в учебник политграмоты — с проверенно доходчивой и результативной для объяснения, поучения, проповеди формой параграфов. И с нравственно примитивным содержанием, в данном примере — истолкованием денег, с легкостью покупающих «сердечную» дружбу, «уважение», «нежную» преданность и «все наилучшее в этом мире». Конечно, используя свой привычный камуфляж, Зощенко и здесь попытался спрятаться за маской очередного сказчика, этакого советского лектора, которого явственно выставил в конце второго параграфа, где говорится о «крикливой подслеповатой бабенке» (которая почему-то при своем богатстве не вставляет себе передние зубы; очевидно, для того как раз, чтобы сильнее продемонстрировать могущество денег, превращающих ее и без зубов в «прелестную нимфу», окруженную «лучшими мужчинами»). Но ни письмо-посвящение Горькому, ни рассуждения и признания, проходящие по всей книге, не оставляют сомнений, кто здесь «действующий» автор, а вот тень на искренность этих рассуждений и даже, скажем так, на его душевность накладывают. Искренность не совмещается с назидательностью. И эксплуатация литературного приема начинает дискредитировать и прием, и автора, поскольку идеология подчиняет, подменяет его сердце.