Зов Чернобога

— Гладко? — Вещий князь повысил голос: — А вы спросите у полян, у древлян, северян, словен ильмерьских, что проживают у озера Илмерь — многие его Ильменем неправильно зовут, спросите, плохо ли им живется всем вместе, с едиными законами, с единым разумным правленьем, с защитою? Думаю, ни один не скажет, что плохо. Вот и вам надо бы так же!

— А если не пойдем?

Хельги усмехнулся:

— Скажу прямо — вы мою дружину видели. И это только малая часть, крупица.

— Значит, у нас выбор — тебе платить дань аль хазарам. А вдруг хазары посильнее окажутся?

— Не окажутся. — Князь надменно оперся на меч. — Клянусь Родом, Перуном, Даждьбогом. Отпета песня хазар, теперь мой голос слышен. Обещаю вам подмогу, защиту и правду.

— А дань? Говоришь, и впрямь меньше платить придется?

— Дань установлю разумную, как и сказал, на треть меньше. И строгую — повышать ее не буду. Будете знать, сколько должны, остальное все ваше. И ежели в Киеве, или в Ладоге, или в ином каком городе торговать вздумаете — найдете и там мою защиту и правду!

— И — куницы найдут?

— А вот об этом скажу. — Хельги вытер выступивший на лбу пот. — Знайте, между собой вы теперь воевать не будете, за тем мои люди будут строго следить, и если проведаю что, уж не взыщите.

— А как же нам с куницами споры решать? — все не унимался кто-то.

— По закону, по правде, что для всех одна, — откликнулся князь. — А за убитых заплатите друг другу виру. Ну, решайтесь же! Или со мной, чтобы жить без злобы, междоусобиц и зависти, или под хазарами, которые, если захотят, живо дань увеличат. Думайте, решайте, это ваше право.

Еще раз поклонившись собравшимся, Хельги повернулся и ушел обратно в хоромы старосты Доброгаста. Слышал, как шумел на площади народ, как стучали мечами о щиты, кричали, даже, похоже, дрались. Нервно поглаживая бородку, князь плеснул в кубок браги и единым махом выпил. Подумалось вдруг — может, и в самом деле зря явился сюда с малой дружиной? Подождал бы до лета, собрал флот, а уж потом…

В горницу вдруг ворвался Доброгаст, радостный, возбужденный, с растрепанной седой бородой.

— Решились, князь, — с порога сообщил он. — Большинство сказало «ну их, хазар», идем под твою руку!

Хельги облегченно расправил плечи, чисто физически ощущая, как свалился с них большой, почти неподъемный груз. Снова вышел к народу, поклонился, не скрывая радости. Собравшиеся грянули клич, четверо выбегавших из толпы воинов, средь которых сын старосты Витогост, посадили князя на щит, подняли на перекрещенных копьях и понесли так, громко выражая свое одобрение.

«Ну, наконец-то, — расслабленно улыбаясь, думал Хельги. — Вот и кончилось все, вот и славно».

В кричащей толпе, правда, вполне мог оказаться и меткий охотник с луком и стрелами, не очень-то довольный решением веча, ну, да на такой случай шныряли между собравшимися зоркоглазые дружинники князя. Обошлось, никто не послал стрелу, ничья рука кинжал не метнула …

Вечером в хоромах старосты Доброгаста накрыли столы да закатили пир, такой, чтоб до утра. Доброгаст не скрывал радости — его пошатнувшийся из-за всевластия волхвов авторитет невиданно укрепился авторитетом и силой киевского Вещего князя. Радостен был и Витогост, ну, тот понятно…

Хельги оглядел собравшихся, поднял наполненный кубок, выпил и вдруг нахмурился — не увидел среди пирующих верного Вятшу. Впрочем, глаза князя тут же прояснились и легкая улыбка тронула его губы: что ж, видно, Вятша решил приударить за понравившейся ему разумницей девой. И правильно, не все же горевать о давно погибшей Лобзе, ведь жизнь продолжается и надо жить, надо любить, надо быть для кого-то очень-очень нужным.

Хельги оказался в своих предположениях прав. Мало склонный к пирам и обжорству Дятша просто гулял по селению в сопровождении верного Твора. Отрок все расспрашивал его про дружину, да про Царьград, да про то, правда ли, что у ромейского царя трон из чистого золота.

— Базилевса не видел, врать не буду, — усмехнулся юноша. — И какой у него трон — не знаю. А армия сильная, особенно флот. Есть такие длинные корабли — дромоны, вооружены греческим огнем. Страшная штука этот огонь — и на воде горит не потушишь.

— Неужто и на воде? — усомнился Твор. — Быть такого не может! Слушай, а чего мы тут по сыростям ходим? Давай зайдем к нам в избу, к матушке Хотобуде, чай, и Радослава там, подружек уже всех обежала.

— К вам? — Вятша вдруг смутился. — А не помешаем? Ну, сестрице твоей и этой… матушке Хотобуде.

— Не помешаем, — заверил старшего друга Твор и, схватив его за руку, потащил к неприметной, вросшей в землю, вернее в снег, избенке, похожей на большой сугроб.

Матушка Хотобуда уже укладывалась спать на широком сундуке, придвинутом к круглой глинобитной печке. Рядом, на лавке, было постелено Радославе, а у самого входа — Твору. Пожелав спокойствия старушке, отрок удивленно спросил:

— А где сестрица?

— Еще посветлу отправилась в капище, — прошамкала беззубым ртом Хотобуда. — Голову там какую-то захоронить хочет, да вместе с телом. Не дело сказала, телу без головы. И в самом деле — не дело.