Зов ястреба

Здорово оказалось быть с девчонкой вот так, без опаски и запретов – хотя Унельм, конечно, ничего не рассказывал о Луделе в письмах, которые относил на почту каждый день. Он знал, что их возят на поезде в Ильмор лишь дважды в месяц, вместе с остальным грузом, но его это не смущало. Родителям наверняка приятно будет получить сразу много писем – будто дневник его жизни здесь, который он вёл для них.

Только вот дневник этот получался однобоким – если бы неизвестный исследователь из будущего судил по нему о ситуации, в которой оказался Ульм, он бы ничего не понял ни про препараторов, ни про службу. В письмах всё это упоминалось вскользь, а опасности как будто не существовало – зато Унельм много писал об архитектурных красотах города, чудесах Парящего порта, ленивой морде быка в Зверосаду.

С Луделой они ни о чём опасном тоже не говорили – разве что пару раз, мельком.

Однажды, например, когда они лежали, приятно обессиленные, тесно переплетясь руками и ногами, на его узкой постели, рассчитанной на одного, Лудела вдруг спросила, глядя в потолок:

– Ты когда-нибудь думал о военной службе?

– В смысле? – Он и вправду не понял, что она имела в виду. Военной службы в Кьертании не существовало – и не могло существовать.

– В смысле, если бы не было Стужи, всем в Кьертании, наверно, пришлось бы проходить эту самую службу – а может, и на войне сражаться. – Она заворочалась у него под рукой, устраиваясь поудобнее. – Но до нас никому не добраться, а значит, армия в том смысле, в каком она есть в других странах, там, за границей, не нужна.

– Охранители есть…

– Охранители – да, но это не то. – Лудела помолчала, морщась, как всегда, когда она обдумывала какую-то мысль. – Я просто думаю: из-за Стужи есть препараторы, так? И их служба очень даже похожа на военную. Но не всякий человек может стать препаратором. Получается, если бы не мы, всем пришлось бы проходить службу? Хорошо бы это было или плохо? Я думаю, что…

Унельм перестал слушать – и в качестве извинений за то, о чём она не могла знать, покрепче прижал её к себе, уткнулся носом ей в макушку.

Под мерное течение её голоса он думал об отце, маме, Хельне – её лицо быстрее, чем он ожидал, начинало стираться из памяти, Гасси – вот чьё лицо никакому времени не дано стереть, парителях – он купил книгу о самых знаменитых паритерах и прочёл уже до середины, Сорте, Миссе… Ему любопытно было, как они осваиваются в городе, началось ли уже их обучение. За прошедшую неделю он пару раз подходил к их общежитию, но не решился зайти внутрь.

За завтраком и ужином он видел других рекрутов; со многими они стали узнавать друг друга в лицо, здороваться и робко улыбаться при встрече. Кажется, некоторые уже держались небольшими группами, но над такими витал дух неуверенности. Никто не знал, что ждёт их дальше, не придётся ли им вскоре разделиться – и даже самые потерянные должны были понимать, что сближаться с кем-то здесь и сейчас неразумно и несвоевременно.

Ульм с Луделой, не сговариваясь, приходили в столовую порознь – и уходили так же. Её мотивов Ульм не знал, но подозревал, что ей, может, тоже не хочется, чтобы их считали парой. Может, у неё был другой в городе? Или она надеялась найти потом кого-то получше?

Мысли об этом не тревожили и не уязвляли. Их полудружба-полувлечение, вспыхнувшая так быстро, могла и погаснуть в любой момент.

Каждый день, медлительный, полный гуляний по городу и чинных трапез в общей столовой под цепким взглядом госпожи Сэл, ощущался неделей, и в какой-то момент Ульму начало казаться, что это странное межсезонье, в котором все они зависли – ещё не препараторы, уже не вчерашние мальчишки и девчонки – будет длиться вечно.

А потом, однажды утром, на следующий день после прибытия ещё нескольких рекрутов, всё изменилось.

За завтраком почти все столы оказались заняты – вновь прибывших было всего человек десять, но они как-то быстро всё заполнили собой, взволнованно галдя, громыхая подносами и нервно посмеиваясь. Наблюдая за ними, Ульм почувствовал себя почти старожилом, хотя всё преимущество заключалось в том, что он развлекался с Луделой да праздно шатался по городу.

Сорта, должно быть, не теряла времени даром. Наверняка узнала, что было можно, про то, как здесь всё работает, набрала книг в местной библиотеке, выяснила, чему их будут учить и начала учиться самостоятельно, расписала план расходов на ближайшие несколько месяцев и нашла себе партнёра по тавлам, чтобы держать разум в тонусе, в придачу.

В столовую вошла госпожа Сэл в сопровождении ещё нескольких препараторов, и гул немедленно стих.

Все заняли свои места – и госпожа Сэл заговорила, негромко, уверенно. Ей не нужно было повышать голос, чтобы быть услышанной.

– Я ещё раз приветствую вас от лица Десяти – и всех препараторов Химмельнов. – Она сказала «Химмельнов», а не «Химмельборга» или «Кьертании» – как будто все они были теперь личной собственностью семьи владетеля. До сих пор Ульм не слышал подобной официальной формулировки.