Зов ночной птицы

— Не без этого, — мечтательно улыбнулся Вудворд. — А я уловил запах подстриженных газонов. И мела. И дубов на берегу Черуэлла[19]. Я был там словно наяву… могу поклясться. Я был там… как будто во плоти и крови. И я оказался перед дверью моего студенческого братства. Старая добрая дверь… Карлтонского клуба. И там… прямо перед моими глазами… дверной молоток в форме бараньей головы… и медная табличка с девизом: «Ius omni est ius omnibus»[20]. Я так отчетливо помню эту дверь… и молоток, и табличку…

Он закрыл глаза на несколько секунд, предавшись благостным воспоминаниям. А когда его глаза вновь открылись, Мэтью увидел в них слезы.

— Алан… я подзабыл… как назывался ваш клуб?

— «Рёскины», сэр. Просвещенное братство.

— А… Не напомните ваш девиз?

— Конечно. Это звучало так… — Он помедлил, блуждая в тумане воспоминаний. — «Невежество есть величайший из грехов».

— Очень подходящий девиз для преподавателя… вы согласны? — сказал Вудворд. — Сейчас, как юрист, я мог бы с этим поспорить… но ведь мы тогда все были молоды, и нам еще только предстояло обучение… в университетах жизни, не правда ли?

— Одолеть Оксфорд было нелегко, — сказал Джонстон. — Но университеты жизни едва ли одолимы вообще.

— Да, так и есть… это на порядок сложнее. — Судья испустил долгий вздох; его вновь обретенные силы почти иссякли. — Что-то я заболтался, простите. Когда болеешь… и почти при смерти… прошлое становится важнее… чем будущее, которого уже почти не осталось.

— Передо мной вам нет нужды извиняться за любые воспоминания об Оксфорде, — произнес Джонстон аристократически учтивым тоном, какому Мэтью мог лишь позавидовать. — Я и сам до сих пор брожу по этим коридорам в своих снах. Но сейчас… если позволите… у моего колена есть собственная память, и оно болезненно напоминает мне о мази. Спокойной ночи вам всем.

— Я провожу вас, Алан, — вызвался Уинстон, и учитель кивком принял его предложение. — До свидания, мистер Бидвелл… Судья… Мистер Корбетт…

— Да, спокойной ночи, — ответил за всех Бидвелл.

Уинстон последовал за учителем, который хромал сильнее обычного, налегая на трость. Бидвелл вылил в свой бокал остатки вина из графина и отправился наверх, видимо не желая продолжать беседу во избежание новой перепалки с Мэтью. Последний, наблюдая за дремлющим в кресле Вудвордом, остался ждать прибытия доктора Шилдса.

Теперь для Мэтью вышел на передний план вопрос Линча — Ланкастера. По крайней мере, появилась хоть какая-то зацепка. Если Смайт поможет выявить истинную сущность Линча, после этого будет проще убедить Бидвелла в том, что Рейчел попросту оболгали. Пусть надежда казалась слишком смелой, но кто мог знать, что принесет завтрашний день?

Глава тридцать четвертая

Перед самым рассветом землю увлажнил короткий грозовой ливень, но субботнее солнце уже начало пробиваться сквозь уходящие тучи, а к восьми утра в небе появились и голубые просветы. К этому времени Мэтью уже покончил с завтраком и теперь двигался к лагерю лицедеев.

Как подсказал ему слух — в данном случае опередив зрение, — Филип Брайтмен и два других актера были заняты подготовкой к спектаклю. Сидя на стульях за полотняной ширмой, они громко читали либо повторяли по памяти реплики из какого-то моралите. Когда Мэтью спросил, где можно найти Дэвида Смайта, Брайтмен направил его к желтому навесу, укрывавшему от непогоды сундуки с одеждой, фонари и прочий реквизит. Там он застал Смайта за осмотром разноцветных нарядов, к которым одна из работниц в эти минуты пришивала порядком истрепанные павлиньи перья.

— Доброе утро, мистер Смайт, — сказал Мэтью. — Можно вас на пару слов?

— О… доброе утро, мистер Корбетт. Чем могу вам помочь?

Мэтью бросил взгляд на швею.

— А нельзя ли поговорить с глазу на глаз?

— Конечно. Миссис Прейтер, пока все получается отлично. Мы с вами это еще обсудим, когда работа продвинется дальше. Мистер Корбетт, предлагаю отойти в сторонку, если вы не против.

Смайт указал на купу дубов шагах в тридцати за лагерем и, запустив большие пальцы в карманы темно-коричневых бриджей, направился туда в сопровождении Мэтью.

— Думаю, будет уместным извиниться за наше вчерашнее поведение. Мы ушли так внезапно… и по такой очевидной причине. По крайней мере, мы могли бы обставить свой уход более дипломатично.

— Извинения не требуются. Так и так причина была всем понятна, а правда всегда лучше надуманных предлогов, сколь бы дипломатичными они ни были.

— Спасибо, сэр. Ценю вашу откровенность.

— У меня к вам также откровенный разговор, — сказал Мэтью, когда они вступили под сень дубов, — касательно Гвинетта Линча. Я о человеке, которого вы приняли за Джонатана Ланкастера.

— Позвольте вас поправить: я не просто принял его за такового, я твердо уверен, что это он и есть. И готов поклясться, как сказал вчера. Однако он выглядит… иначе. Очень сильно изменившимся. В былые времена он не надел бы эти грязные лохмотья даже под страхом смерти. Напротив, насколько помню, он был буквально одержим чистотой.

— А также строгим порядком? — добавил Мэтью. — Вы можете утверждать, что он был одержим и этим?