Зов пахарей

Из тюремного окошка виднелись горы Хачик и Цаперкар, окружавшие город Багеш, и на юго-западе виднелась долина, которая простиралась до склонов Тавроса и была известна всем под названием Мушской долины.

Церковь Кармрак отсюда не была видна. Из глубокого ущелья поднималась средневековая крепость, обнесенная высокими стенами, о которые с шумом ударялась речка. Дома Багеша построены были на скалистых берегах этой речушки и на холмах, поднимающихся из ущелья.

К западу от крепости я увидел трехэтажное строение, дом с узорчатым балконом и крутыми каменными ступенями. Все дома в Багеше были из темного камня, а этот один был построен из красноватого камня и на фасаде его крупными буквами выведено было «Хачманук».

Еще несколько домов местной знати увидел я, один выглядывал из ущелья, другой стоял на возвышенности, именующейся Авели-мейдан. Я с трудом разобрал надписи на фасадах: «Дом Рыжего Мелика» и «Дом Сароенц Арменака».

На узорчатом балконе хачмануковских апартаментов показалась молодая женщина — невестка этого дома, повидимому. Она перегнулась через перила, посмотрела в сторону ущелья, глянула на крепость, метнула задумчивый взгляд на нашу тюрьму и поспешно ушла в дом.

Я раздумывал о своей участи, и вдруг мне бросилось в глаза, что господин Аветис пишет арабскими буквами, маленькими арабскими буковками. Напишет и долго думает над следующим словом. Его поза, то, как сосредоточенно он писал, и, пожалуй, еще поразительное равнодушие, с которым он отнесся к моему появлению, навели меня на мысль, что человек этот не из простых смертных. И не из обычных узников. Да и письмо это, писанное арабскими буквами, ясно, не простое письмо, а раз так, то обязательно дойдет до места, поскольку пишется с большой мукой и заключает большой замысел.

Дом господина Аветиса был одним из богатых домов села Икна, что в Манаскерте. Этот дом каждый год давал багешскому наместнику и хасанским курдам большой откуп. Господина Аветиса уже несколько раз сажали в тюрьму. И каждый раз господин Аветис пускал в ход большие суммы и выходил на волю, но на этот раз он сидел тут довольно прочно, так как отказался платить требуемый выкуп.

Впрочем, на этот раз он обещал багешскому наместнику и султану Гамиду услугу, куда как более важную и значительную. Окончательно убедившись, что откупам конца не будет и от султанских чиновников нет спасу, господин Аветис решил принять ислам и поступить на службу к ром-сельджукам. Тем самым он не только спасет свое родовое поместие в Манаскерте от разорения, а себя — от постоянной угрозы быть арестованным, но, возможно, еще и пользу принесет многострадальному своему народу. Султан Гамид и наместник Багеша в ту пору придавали большое значение борьбе с повстанцами. Господин Аветис, сменив веру и взяв турецкое имя, желал получить место рядового жандарма у султана.

Когда он кончил писать свое письмо, так и не поинтересовавшись, кто я такой и какие обстоятельства привели меня в тюрьму, заложив ручку за ухо и, держа бумагу перед глазами, прочел вслух: «Господин наместник, причитающуюся с меня сумму я как простой крестьянин не в состоянии уплатить, но как лицо, верное османскому престолу, считаю своим долгом посвятить себя моему отечеству и со всею верностью служить ему до конца дней моих. Прошу вас дать мне должность жандарма и отправить в центр крестьянских волнений — город Муш. Я сумею выявить там всех враждебно настроенных лиц, и вот первое свидетельство моей решимости — я перехожу в исламскую веру».

После этого, опустившись на колени, он трижды поклонился корану.

Почему меня перевели из подземелья в камеру господина Аветиса? Возможно, они хотели, чтобы я последовал примеру этого учителя и тоже стал вероотступником, приняв ислам? Что ж, я был молодым пареньком, и меня привели к опытному, искусному воспитателю.

Господин Аветис с кораном в руках спустился с тахты и постучал надсмотрщику: дескать, письмо готово. Тут же — словно они ждали наготове — в камеру вошли начальник тюрьмы и Расим-эфенди. Они повели учителя в общий зал, куда согнали всех заключенных армян. И меня туда же привели.

Вдоль стен плотной цепью стояли жандармы.

Господина Аветиса водрузили на стол посреди зала, всем на обозрение, и он, стоя на столе, прочел вслух свое послание, адресованное наместнику Багеша. Под конец, подняв коран, он трижды поцеловал его.

— Эфферим! Молодец! — сказал начальник тюрьмы и вместе с палачом Расимом-эфенди и несколькими жандармами повел господина Аветиса к наместнику.

— Изменник, народ свой и веру предал! Продажная шкура! — кричали арестанты им вслед. Я тоже не выдержал и крикнул:

— Низкий предатель!

Под надзором двух жандармов я был водворен в свою камеру. На следующее утро разнесся слух, что наместник Ферик-паша с любезностью принял господина Аветиса, окрестил его Мехмедом-Халытом и, возведя в жандармы, отправил в Муш для борьбы с армянскими повстанцами.

И, значит, мои опасения не были лишены основания. Меня подселили к манаскертскому учителю, чтобы я последовал его примеру, стал вероотступником и пошел на службу к султану.