Зов пахарей

Здесь же были Ахчна Ваан, Курава Шмо и Цурхач Азарик. У этого последнего все криво-косо было: крестился криво, шапку на голову надевал криво, пояс на нем сидел криво. В противоположность Граду Тадэ он всегда стрелял с опозданием, и из двух его пуль одна всегда уходила неведомо куда. Азарик нес при переходах тяжелую ношу и следил за тем, чтобы гайдуки в лунные ночи держали ружья прикладами вверх, чтобы не выдать себя блеском металла.

А Шмо? Бедняга Шмо с золотушными ушами! Ах, когда, наконец, когда свершится правосудие, и люди услышат долгожданное: «Вставайте, свобода»? Шмо считал, что мир устроен крайне несовершенно. «Да и каким может быть белый свет, сотворенный богом за какие-нибудь шесть дней, — жаловался Шмо, — еще и человека создал, вот уж кто самое несовершенное творение божье».

В горах среди камней Курава Шмо случайно обнаружил редчайший сорт урартийской пшеницы с непривычно большими зернами, всего несколько колосков. Он подивился разуму творца, который на маленьком этом клочке земли столько камней собрал, а в Мушской долине, напротив, одного камушка и то не оставил, чтобы пахарь, осердясь на непослушного быка, мог поднять его с земли и запустить в скотину. Шмо для пробы тайком посеял эти зерна и получил удивительный урожай. Он сдержал свою радость и никому ничего не сказал, чтобы, не дай бог, весть не дошла до слуха султана. Он даже на мельницу эту пшеницу не отнес, чтобы никто не смог взять себе редких зерен. Он решил, что зерно это бросит в освобожденную землю Армении и первым долгом, конечно, посеет его в родной Мушской долине.

И он с нетерпением ждал, когда же возвестят свободу. И Абдело был тут же, сын айсорского старейшины. Фидаи звали его Абдело из Семи Ложек, родом-то он из долины Семи Ложек был. Рядом с Абдело отдыхали полулежа молодые гайдуки — Цронац Мшик и Аврана Арам.

Из старых солдат был здесь также сасунец Каме Гаспар. Гаспар редко бывал на Бердаке. Поручения ему давались совершенно особого рода: этот талворикец был занят тем, что угонял у богатых армян скотину и продавал ее курдам, после чего угонял скотину у богатых курдов и продавал ее армянам, — таким хитроумным способом сколачивалась кой-какая сумма, идущая на нужды освободительного движения.

Эти люди составляли основное ядро гайдукского отряда Геворга Чауша после смерти Родника Сероба. С сегодняшнего дня это были мои товарищи, и с ними должна была проходить моя гайдукская жизнь. Первый испытательный срок я прошел, и не было больше прежнего беспечного и бездумного юноши.

Сидевшие вокруг меня гайдуки почти все были закаленные крепкие мужчины с обветренными от стужи и зноя лицами. Иные седовласые были, как, например, Спаханац Макар, — этот чуть ли не с пеленок принимал участие в сражениях. Они все были одеты в широкие штаны и цветные рубахи с красным или желтым узором. И все опоясаны кожаными патронташами. Поверх патронташей, чтобы скрыть их, все без исключения носили безрукавки-абы. На боку висел маузер-десятка и кривой дамасский клинок. На голове — шапка-арахчи. У каждого за спиной мешок и веревка чтобы лазать по скалам.

Геворг Чауш представил меня отряду и рассказал, как я вывел из осажденного монастыря жеребца Андраника, а до этого разыскал и с большими трудностями вынес из села Татрак молитвенник дома Арабо, тот самый знаменитый «Кочхез», на котором гайдуки теперь приносили клятву, и сам я был первым, кто поклялся на этой книге. Как особое мое достоинство он отметил и то, что именно мне доверили старейшины Сасуна читать вслух письмо английского короля, привезенное Мосе Имо из Англии. И что я как сознательный мушский юноша дал обет служить освободительному движению. После этого Геворг Чауш распорядился выдать мне патронташ.

Мне принесли пару широких лент с гильзами, которые я тут же надел на себя крест-накрест. Поверх я надел лохматую абу. Потом закинул за спину мешок-ранец, в котором был один приклад, две уздечки, одно седло, две пары толстых шерстяных носков, пара трехов и один костяной гребень. К мешку был прилажен маленький мешочек, а в нем — притершая поджаренной просяной муки и кусочки сухой пахты — обед на худой день.

Когда я взял в руки ружье, мне показалось — мне подарили весь белый свет.

Но это было еще не все. Мушец Тигран вдруг оглядел меня издали оценивающим взглядом и, взяв у конюха Барсега три аршина белого полотна, быстро приблизился ко мне.

— Держи, это твой саван, — сказал он и на глазах у всех сложил втрое кусок полотна и сунул в мешок.

В отряде только у некоторых были саваны, я потом уже узнал про это. Саван имели марникский Похэ, Цурхач Азарик и юноша хнусец, разжигавший бездымный огонь в лесу. Мне, наверное, потому дали саван, чтобы я сразу же свыкся со своей судьбой.

Саван! Какое страшное слово.

Все испытующе смотрели на меня, чтобы увидеть, как приму я этот кусок полотна.

Вот так я стал фидаи.

Геворг Чауш показал мне на пень рядом с Градом Тадэ и Аджи Гево, и я пошел и сел на отведенное мне место.

После всего этого Чауш подозвал к себе юношу с белым как молоко лицом, который, сидя поодаль, зашивал свой мешок.