Зов. Сборник рассказов

– Спасибо, пока нет. Просто ноги замерзли.

Федор вспомнил: у нее в любую погоду мерзли ноги. Он грел их руками и поцелуями.

– Не думай, я не пьян.

Сказал и тут же разозлился на себя: с какой стати оправдывается.

– Всего лишь отметили презентацию книги.

Теперь, получается, еще и хвастается. Все невпопад.

– Закажи, пожалуйста, чай.

Из открытой сумочки выглянула суперобложка его новой книги. Значит, была на презентации, но к нему не подошла. Или он ее не узнал…

Федор долго курил в тамбуре, а когда вернулся с двумя стаканами чая в руках, показалось, что Магда уже спит.

Выпил остывший чай, не раздеваясь, лег на спину, подложил руки под голову. Когда Ленка ушла, решил: значит, не судьба. Не останавливаясь, писал рассказ за рассказом, встречаясь с приятелями много пил, наслаждаясь свободой и тем, что не надо спешить домой. Пока однажды не понял: дома больше нет. Ленка, которая так раздражала его своим постоянным ожиданием, и была его домом. А когда некому стало ждать, от дома осталась только пустая, холодная комната.

Он пытался понять, почему она ушла, и не находил ответа.

Сейчас это все уже не имело значения. Отчего же вдруг так захотелось укорить ее, сказав: «Я любил тебя…». Не сказал.

Магда не спала. Отвернувшись к стенке, она тоже перебирала обиды. Если бы он сказал, что любил, она бы ответила:

– Ты думал только о своих героях. Тех, о которых писал. На живых людей, которые были рядом, у тебя вечно не хватало времени. Я больше так не могла…

Федор пересел бы к ней, взял за руку:

– Неправда, Лен. Я считал тебя своей женой.

– Я – Магда! – ответила бы она. – Это Ленка ждала тебя, когда бы ты ни вернулся, и какой бы ни вернулся. Считал… Тебе даже в голову не приходило, что я оставалась женой Ивана: ты же плевал на условности. Ты считал: я думаю так же. Вот только ни разу не спросил об этом меня. А еще… я устала гадать: вернешься ли ты сегодня трезвым…

Он разозлился бы, спросил:

– Что же ты бросила того, трезвого, который был на перроне? Тот толстый, похожий на рыбу с золотым зубом из старого сна, лучше меня?

Может быть, она рассмеялась бы. Может, призналась бы, что поняла главное: ее дом – там, где он, и едет она к нему. Может…

Они ничего не сказали друг другу.

Поезд пришел в родной город утром. На вокзале Федор помог Магде поймать такси, вот только ехать было некуда. Ленка бы на ее месте расплакалась, глаза Магды остались сухими: она давно не позволяла себе слез.

5

– Федь, а помнишь, как мы с тобой спустили с лестницы мужика, который приперся за Магдой? – расхохотался вдруг младший Горюхин.

– Потом оба сидели в полиции, и Магда примчалась вас выручать, – добавил Горюхин старший. – Федорыч, ты что? Нехорошо тебе?

Федор Федорович вдруг почувствовал себя очень легким. Словно всколыхнулась душа, да прихватив тело, взлетела… Сверху-то все лучше видно. Двор, в котором вырос, и в который всегда возвращался; лес, тихая речка в деревне деда, куда после смерти бабушки все собирался, да так ни разу и не съездил; первая ночь с Ленкой и хриплые крики соек; море, такое любимое и такое далекое…

И еще почему-то ранней весной пахнет. Так не бывает, не должно быть: осень поздняя свои ароматы на распродажу выставила: прелые листья, затяжной дождь, надвигающийся снег… Что угодно, только не первые ландыши, не проталины в весеннем лесу… Или? Может, кто-то там, наверху, решил позволить ему начать все сначала? Чтобы еще раз испытать границы отмеренного судьбой? Чтобы на этот раз понять, что счастье – в нас самих, надо только не расплескать его…

– Э-эх, размечтался, – прозвучали голоса рядом, – здесь получают то, что заслужили, а не то, что хотят.

– Жил, как умел, ¬– огрызнулся Сивцов, – вы кто такие, чтобы судить?

– Никто они тебе, теперь уже совершенно никто, – рассмеялась рыба с золотым зубом, пролетая мимо, – всего лишь твои неиспользованные возможности.

Перед глазами возникла застывшая у окна Магда, подумалось: «Опять не дождется меня. За что же с ней так…».

Одуванчики на взлётной полосе

Казалось, девочка Таня родилась для полетов. Неважно: яркой экзотической бабочкой или ажурной снежинкой. Главное – парить в воздухе, ловить то взметающие в небеса, то ниспадающие почти до самой земли воздушные потоки, порхать с одного на другой, наслаждаться легкостью, невесомостью души и тела…

Но летала только душа. Тело свое Татьяна ненавидела. Собственно, тела как такового и не было. Вместо него – что-то скрюченное, бесформенное, которое приходилось таскать за собой. Искать виноватых – бессмысленно. Просто данность, с которой нужно смириться и жить. Нет, конечно, иногда роптала, кричала навзрыд: «За что мне страданья?». В мансарде под крышей ей отвечало эхо: не то «в назиданье», не то «пожеланье»… а может, «созданье». Чужие слова не разборчивы, когда сжигает своя боль.