Зови меня Златовлаской (СИ)

Обида вышла наружу, я не могла с ней справиться. Я чувствовала себя преданной и униженной вдвойне. Сначала Пешков, потом отец. Всего за один день два главных мужчины в моей жизни стали мне противны. Оба предали меня. Оба бросили.

Вся былая привлекательность Пешкова испарилась, и я осознала, каким жалким, малодушным и трусливым он был. Не только вчера, все это время. Он был не достоин всех тех чувств, которые я испытывала к нему. Как же сильно я заблуждалась. Наконец, я почувствовала себя свободной. Пелена спала с моих глаз.

Видимо, своими криками на Пешкова я разбудила маму. Она вошла на кухню, бледная и уставшая.

— Что такое, Сашенька? С кем ты говорила? — участливо поинтересовалась она.

— С Димой.

— Вы так и не помирились?

Я раньше рассказывала маме про Диму, про то, что между нами нет определенности, про Яну, про фотографии с вписки у Шарова.

— Нет. И не помиримся.

Мама ласково потрепала меня по щеке, а потом прижала к себе. В ее объятьях мне стало чуть легче. Приятно было знать, что на земле есть человек, который любит, поддерживает меня и никогда-никогда не бросит. В этом я была уверена.

В квартире было полно папиных вещей. Мама сказала, что он заберет их на неделе, когда нас не будет дома. Она сначала хотела собрать их для него, но я ее одернула, сказав, что он ей больше не муж, и пусть собирает свои вещи сам. Она согласилась.

Все воскресенье мы провели с мамой дома. Мы обе старались больше не плакать, но я видела, что маме это дается с трудом. Она была опустошенной и потерянной.

Вечером позвонила бабушка Люда, папина мама, и они долго разговаривали. Как ни странно, но бабушка Люда была на маминой стороне, она жалела ее, говорила слова поддержки и обещала, что никогда в жизни не примет папину новую женщину. Правда, женщину бабушка называла исключительно неприличным словом на букву "Б". Она так громко возмущалась, что я слышала практически каждое ее слово.

Затем мама позвонила своей маме, бабушке Нине, и все рассказала. Я видела, с каким трудом ей дается каждое слово, но она мужественно довела разговор до конца. После всех этих неприятных диалогов мама совсем обессилела, и я предложила ей взять больничный, чтобы не ходить на работу. Мама отказалась, объяснив, что работа отвлечет ее от неприятных мыслей.

Лично мне идти завтра в школу совсем не хотелось. Я мечтала залезть под одеяло и больше никогда оттуда не вылезать. Но потом я вспомнила, что нужно будет продержаться лишь одну неделю, ведь впереди каникулы, и решила сделать последний рывок.

В понедельник я встала пораньше. Мое состояние было далеко от нормального, но я сделала над собой усилие и постаралась привести себя человеческий вид. Никогда бы не подумала, что мытье головы и нанесение макияжа могут быть столь мучительными. На душе было так погано, что выглядеть нормально казалось ужасным лицемерием.

Я тщательно расчесала пшеничные волосы и убрала их в высокий хвост, надела белый свитер и зауженные брюки. По моему виду совсем нельзя было сказать, что последние два дня я пребывала в аду.

Антон и Ада, едва завидев меня вдалеке, сорвались ко мне:

— Ты в порядке?

Я была уверена, что после разговора со мной Ада позвонила Антону и рассказала про нападение. Я не была против, у меня не было от него секретов. Но они знали только про первую половину моих несчастий. Как рассказать им про вторую, я не знала и пока не торопилась.

Ада внимательно рассматривала меня, а Булаткин стиснул в крепких объятьях:

— Алферова, я буду провожать тебя до дома каждый вечер!

— Этого не требуется, Антон, — произнесла я с улыбкой.

— Не обсуждается!

Я пыталась отговорить Булаткина от этой меры, но он стоял на своем.

После четвертого урока мы пошли в столовую, и едва я успела поставить поднос с едой на стол, как за спиной раздался голос Пешкова.

— Саш! — он направился ко мне, намереваясь сесть за мой стол.

— Отвали! — огрызнулась я. — Я уже все сказала тебе по телефону!

— Саш, нам надо поговорить, пожалуйста! Я чувствую себя полным придурком! — в его голосе слышалась мольба.

— Потому что ты и есть придурок, Пешков! — ядовито осадила внезапно появившаяся рядом Ада.

— Саш, пожалуйста, выслушай меня, — проговорил он, чуть не плача и не обращая на мою подругу внимания.

Боковым зрением я заметила, что на нас начинают пялиться. Я выдохнула и постаралась как можно спокойнее донести свою мысль:

— Нам не о чем разговаривать. Мне не нужны твои извинения. Просто оставь меня в покое. Это лучшее, что ты можешь сделать.

Дима выглядел болезненно: весь бледный и какой-то жалкий. Но омерзение, которое я чувствовала, при виде его возрастало в сто крат. Перед глазами всплывало выражение его лица перед тем, как он трусливо сбежал.

— Саш, я готов сделать все, что угодно, лишь бы ты… — начал Пешков и попытался положить свою руку поверх моей.

Едва я успела это понять, как Пешков рывком запрокинулся назад. Я удивленно повернула голову и увидела Булаткина, который за шиворот оттащил Диму от нашего стола.

— Отвали от нее! — прорычал Антон, с гневом глядя на Диму и тяжело дыша.