Зову живых. Повесть о Михаиле Петрашевском

В тот новогодний день вышел, кстати или некстати, первый нумер долгожданной газеты «Амур», дозволенной наконец крестницы Муравьева. Михаил Васильевич в новой газете взял на себя местное обозрение. И опять по странному стечению обстоятельств в день приезда его сиятельства появилась статья Петрашевского о гражданственности, об отношениях между личностью и властью — коей негоже преступать за пределы, ей назначенные законами… «Администрация существует для блага и пользы общества, — словно бы напоминал он, — а не общество существует для выгод и пользы администрации».

Власть Восточной Сибири не замедлила высказаться по этой проблеме.

Через несколько дней по приезде Муравьев назначил у себя общий прием. Так он делал всегда при возвращении из долгой отлучки. В большой зале Белого дома собрались все чины; в комнате по соседству — купечество с городским головою. Все ждали грозы, столько электричества накопилось. И гром грянул, едва Муравьев вылетел из кабинета в залу. Он обрушился на купцов, на отцов города, допустивших, что его смогли смутить два мерзавца, которым и жить-то в городе он дозволил из милости!

Тут же Корсаков, правая рука Муравьева, вызвал Львова и объявил волю графа об увольнении от службы, а когда Львов потребовал было объяснений, граф в сердцах пригрозил растереть в порошок обоих, и Петрашевского, и Львова, расстрелять и повесить, если вздумают донос строчить в Петербург.

На обывателей он нагнал такой страх, что даже дамы не осмеливались более принимать у себя ослушников. Кого-то прогнали со службы, кто-то трясся за место, кого-то сослали в Якутск. И все это — за две недели, проведенные графом в Иркутске… По пути из Японии он спешил в Петербург в сопровождении правителя канцелярии Спешнева, которого оценил как человека, драгоценного на службе, и особенно по части дипломатической, и который с ним прибыл и остался при нем; не заглянув к себе на квартиру, поселился под генерал-губернаторским кровом.

Обратно в Сибирь генерал-губернатор вернулся лишь к лету, оставив правителя канцелярии в Петербурге и выхлопотав там в Сенате смягчение наказаний за дуэль; чтобы окончательно вызволить своих любимцев, еще попросил за них перед государем. Но этого ему показалось мало. Сенатская Немезида не осталась глуха к его зову и предоставила на его усмотрение судьбу непослушных судей. Усмотрелже он так, что все четверо очутились в остроге, где их продержали без малого год, виня в подкупе, подлоге, пристрастии, и держали вовсе не так, как юных аристократов. Не были забыты ни Шестунов (библиотеку, «это сборище разбойников, достойных веревки», закрыли, хозяина отправили за Байкал), ни Петрашевский. Муравьеву непременно хотелось дознаться, что судьи писали свой приговор под диктовку. Дуэль генерал-губернатора с поселенцем длилась…

Впрочем, у Петрашевского уже не было возможности тягаться с кем бы то ни было в Иркутске. К этому времени он, подобно однокашнику своему Спешневу, уже покинул берега Ангары…

Но, увы, в противоположность Спешневу, он расстался с ними не для берегов Северной Пальмиры.

Вознаграждение Консидерану

Львов со Спешневым, едва приехав в Иркутск, сразу же поступили на службу; Михаила Васильевича ничто так не отпугивало, как кокарда. Детей учить и то бы лучше, да только в Иркутске своих учителей подвизалось довольно — в гимназии, в семинарии, в женском институте… А на жизнь заработать необходимо было. «Я, как пролетарий, стою и жду работы и прислушиваюсь, откуда клич на нее пойдет…» — писал он матери.

Как и в прежние времена, как всегда, всю жизнь, так тем более теперь просить у нее денег было сущее наказание. Всякий раз представлял себе, как, получая от жильцов за квартиру, — а сдавала все больше людям мастеровым, простым, — она жадно пересчитывает замусоленные бумажки и, прежде чем спрятать, ханжа и скряга, крестит мелким крестом едва не каждую ассигнацию.

Нет, он предпочел вспомнить о давней своей профессии. Разумеется, открыть адвокатскую контору, как сделал он когда-то в Петербурге, ссыльному поселенцу никак не могли бы позволить. Да и то, поразмыслив, жалеть об этом не приходилось: много ли доходу он получил от своей конторы? Три раза давал в «Петербургские ведомости» объявления, что вызывается ходатайствовать по тяжебным делам, но, увы, хлопот оказалось куда больше, нежели барыша. Компаньон винил его в непрактичности. Как обещал в объявлениях, он отказывался брать плату с бедных людей, а богатые у него содействия не искали… Но тогда, в Петербурге, целью вовсе была не прибыль — справедливость, законность, исполнение хотя бы тех законов, какие есть. Пролетарий нуждался в заработке не менее, чем в справедливости.