Зову живых. Повесть о Михаиле Петрашевском

Статью он начал с того, о чем также писал Тимковскому, — с влияния философских систем на общественное развитие, с руководительственного значения теории в отношении к практике, и считая, что система Фурье, если будет хорошо разработана, может удовлетворить всем требованиям, предлагал приняться за ученую разработку сей системы.

— Что следует разуметь под словом социализм? — спрашивал он и отвечал: — По нашему понятию, это учение имеет целью устройство быта общественного сделать согласным с потребностями человеческой природы…

Первое же препятствие в достижении нами избранной цели, оно в нас самих и заключается — грустно признаться, — в нашем малознании, в нашем невежестве. Невежество есть первый наш враг, враг опаснейший, враг внутренний, которого надо победить прежде всего…

Разумеется, он не отказывался рассуждать о том, какой путь лучше избрать для осуществления фурьеристской системы, имея в виду практичность и осторожность. Он только просил своих слушателей представить себе просвещенных правителей у народа необразованного. Пусть будут они вводить новые лучшие учреждения в обществе, — если их сограждане не приготовлены еще к восприятию этих улучшений, то с ожесточением будут противодействовать их введению, вместо благодарности встречать их проклятиями. И пример сему — Петр…

— Разумение народа русского еще не пробуждалось, — говорил Петрашевский, — все в нашей общественной жизни являет следы восточной патриархальности и варварства. Потому всякое преобразование должно быть совершено постепенно и при содействии распространяющегося просвещения. Кто ждет мгновенного успеха, пусть поостудит свой пропагаторский жар!..

Фурьеристы, говорил он, смотрят на человека не в отвлечении, но берут таким, как он есть в действительности.

— …Не станем для того только, чтобы огласить себя умами самостоятельными и гениальными, в припадке ребяческой кичливости ломать голову над выдумкою какой-нибудь новой системы. Люди, которые стремятся быть оригинальными ради оригинальности, рискуя стать посмешищем для других, напоминают мне хвалителей тухлой дичи во имя гастрономии. Уврачуйте больное самолюбие, и будем лучше скромными заимствователями хорошего у других, нежели искателями славы. Гений Фурье освободил нас от великого труда изобретательности, но оставил нам труд немалый — труд применения общих начал, которые выработала наука на Западе, к нашей действительности… Наш век призвал нас к труду, пусть не столь блистательному, но зато не менее общеполезному.

В сущности, он повторил многое из того, что говорил прежде, но его выслушали внимательно, и ни от кого не укрылось, куда метит он свои стрелы, противу чьего самолюбия.

И Спешнев откликнулся без промедления. После того, что высказал здесь Петрашевский, ему стало ясно, как далеки они от согласия в мыслях. Какое же у них может быть общее дело?

Ночного листа, с которым приезжал к Петрашевскому, не вспомнил — похоже, что внял совету.

За ужином говорили опять каждый свое, допуская, однако, что ежели и разойдутся теперь, то после, возможно, еще договорятся сойтись.

Момбелли придумал еще составить кассу для помощи друг другу, на что возражал ему Спешнев; а когда поручик, рассуждая о сохранении тайны, упомянул про смерть за измену,Дебу с сухой насмешкой заметил, что, видно, он начитался Евгения Сю. Рассмеялся один Петрашевский:

— Подразумевается «Вечный Жид»?

Насмешки пылкий поручик перенести был не в силах.

— Нет, господа, этак мы никогда не сойдемся! Лучше вопрос решить тотчас — можем ли мы продолжать?! Пусть каждый на бумажке напишет: можем или не сможем. И не надо подписываться, решит большинство.

— На голоса! — поддержал приятеля Федор Львов. — Идемте на голоса!

Так и поступили.

Трое из пятерых написали: «Не можем».

На дорожку выпив по стакану лафита, разъехались, чтобы к оставленному не возвращаться, но довольно скоро, по настоянию Петрашевского, собрались еще раз, только уже не у Спешнева и без него. Петрашевский, казалось, думал, что все расстроилось по его вине, из-за выходки против Спешнева — тот обиделся, — и пытался исправить промашку, а быть может, искал случая помириться. Настроены все были довольно холодно, однако ж решили спросить Спешнева, не желает ли он участвовать в новой попытке. Выяснить это поручили дипломату Дебу.

В пятницу Михаил Васильевич отозвал Момбелли к себе в кабинет и протянул ему письмо — от Спешнева. В Коломну тот не приехал, но отписал, что, будучи с Петрашевским совсем противуположных мнений, не может с ним вместе быть ни в каком деле. А гг. Момбелли и Львова считает еще молодыми очень и, подтрунивая над их затеей с этой охотою за местами, желал молодым людям всяческого счастья.

— Сколько ему самому лет? — вспыхнул задетый насмешкой Момбелли.

— А вам сколько? — вопросом отвечал Петрашевский.

— Нам со Львовым по двадцать пять!

— Нам со Спешневым на два годка поболе…

От предложения Спешнев, само собою, отказывался, добавляя, что связан другими условиями, более положительными.