Зову живых: Повесть о Михаиле Петрашевском

«А помните, как говорил об Амуре хромой Черносвитов?» — как-то к случаю спросил Федор Львов. «Калифорния, Эльдорадо! — отозвался Петрашевский. — Теперь-то понятно, откуда был такой лексикон!» «Постойте, постойте! — Спешнев, вспоминать вообще не любитель, отступил от своих правил. — Александр Пантелеймонович Баласогло в Петербурге как будто бы рассказывал о Муравьеве… да, да, с каким-то неловким концом». Тут и Петрашевскому на память вступило: «Он был с ним хорош, пока Баласогло был нужен… а после того и принять отказался. Надо как-нибудь его расспросить…» И вздохнул: где-то теперь давний друг? Из крепости его отправили куда-то на север, следы затерялись…

Муравьев фамилию Баласогло не сразу припомнил… или, может быть, сделал вид, что не сразу. Однако, поняв, о ком речь, тут же спел тихому архивариусу дифирамб за то замечательное описание Сибири, какое он ему подготовил перед отправкою в эти края… «Я, знаете ли, храню его до сих пор и даю молодым чиновникам для ознакомления… вот они подтвердят, — указал на окружавшую его, как обычно, свиту; и покачал головою: — а ведь сколько в Амуре с тех пор воды утекло! Нет, господа, как хотите, настоящее дело не пропадает!..» «Если не ошибаюсь, — сказал Петрашевский, — Александр Пантелеймоныч познакомил вас с Невельским в свое время, обследовать Крайний Восток они, помнится, вместе мечтали…» «Ну конечно! Вот так, в суете сует, мы порою не ценим, как должно, благих деяний… — это было сказано во всеуслышанье для всего окружения. — В самом деле, это ваш друг привел в Петербурге Геннадия Ивановича ко мне…» Впрочем, было известно, что с Невельским они расстались без особой приязни, и Муравьев поспешил переменить разговор, напоследок обратившись к Спешневу и ко Львову как к служащим людям: «Я и вам, господа, настоятельно рекомендую познакомиться с этой запискою о Сибири…»

Львов служил по своей, научно-промышленной части, а Петрашевский беззлобно над ним подтрунивал, что он-де чересчур уж старается на его высокопревосходительство Николая Николаевича походить: все в разъездах. Эти шутки, однако, не очень смешили Львова. «Все остришь, а я вот никак толком не раскушу — из каких он все-таки Муравьевых…» «Из тех, которые, или из тех… которых?» — с полуслова подхватывал Петрашевский давний, шилкинской поры, разговор. Сей вопрос и он не брался решить, хоть считал себя человеком весьма проницательным. Поселившись в Иркутске, они в общем-то поверили в Муравьева. Правда, и недостатки и слабости видели в нем, но прощали, отдавая должное его стремлению утвердить Россию на берегах океана, Как Петр прорубил окно на Запад, Муравьев рубил на Восток.

Львов частенько надолго исчезал из Иркутска — действительно, под стать Муравьеву — то в Усолье на солеваренные заводы, то на прииски финна Алибера, графитом с которых начинял свои карандаши известный Фабер, то на забайкальские минеральные воды, так что в квартире, нанятой на троих, Петрашевский со Спешневым половину времени обитали вдвоем.

Говорили, Муравьев к лицейским в особенности благоволит, в его окружении они выделялись. Так или иначе, когда решено было завести в Восточной Сибири собственные «Губернские ведомости», генерал-губернатор определил в редакторы Спешнева, перевел его из Читы в Иркутск.

Выход первой сибирской газеты стал событием, отмеченным в первом нумере передовой статьей:

«Самая свежая, самая сегодняшняя новость в Иркутске — этот лист не совсем взрачной, довольно серой печатной бумаги, покрытой не вполне изящным шрифтом, который имеет честь в эту минуту лежать перед вами…»

О задаче издания — «органа публичности в Восточной Сибири» — говорилось так: «…дать свободу и простор мнениям. Полемика, спор… гласность вне всяких расчетов лицеприятия…»

Друзья редактора, разумеется, не могли остаться от новой деятельности в стороне. Помогали усердно, и не только советами. Газета заговорила о поборах чиновников, о притеснениях крестьян, о жизни рабочих на приисках. Петрашевский, в надежде сделать газету «определителем умственной температуры», размахнулся на статью о Сибири. Подписал ее Брд — псевдонимом весьма прозрачным, раскрывал его знакомым охотно и весело: Брд — Борода. Куда сложнее было проникнуть в истинный смысл статьи.