Зову живых: Повесть о Михаиле Петрашевском

Смоленское поле, Смоленское поле — это где-то на Васильевском острове, Смоленское поле.

Куда ты идешь, Россия?!

Случившийся, к счастью, в городе доктор Вицин обрадовался нежданному гостю. Была натопленная гостиная, покойное кресло, стакан вина и сигара — все, как рисовалось в дороге… только новость о Каракозове затронула доброго доктора как-то вскользь, оттого ли, что была для него уже не свежа, оттого ли, что подобных тем сторонился, только лихо свернул с нее к своей излюбленной — к заботам окружного врача. И отыскал-таки тропку!

— Вот вы, должно быть, не задумались, милейший Михаил Васильевич, что и там, при свершении казни, врач обязан удостоверить… да, да! Даже тут у нас в округе то и дело требуют тебя в суд. То надобно определять, может ли арестант вынести наказание, то свидетельствовать его в летах, то в годности к арестантским ротам, — оседлавши любимую тему, Алексей Иванович уже не мог остановиться. — А медико-полицейские случаи — там плюха, там пьяный, там белая горячка, там насилие, там собака укусила, там угорел в бане… А вскрытие трупа!.. Закон и наука говорят, любезнейший Михаил Васильевич, что судебное свидетельство медика как документ, решающий участь, должно быть основано на всех обстоятельствах дела. Между тем вы же знаете как юрист — чтобы врача посвящать в канцелярские тайны следствия, об этом не может быть и речи! Что прикажете врачу делать? Пускаться в допущения и рассуждения, когда начальство требует актов кратких и точных?! Нарываться на выговоры? Охотников нет! И выходит, что у мудрых врачей каждый труп (исключая явно насильственные смерти) умирает — ха-ха! — от апоплексии!

Излияния подвыпившего доброго доктора сделались невмоготу Михаилу Васильевичу. И без того было тошно. Он решительно поднялся из мягкого кресла, заявил, что пора, что ему надо выспаться перед дорогой, завтра поутру возвращается в Бельское. Алексей Иванович попытался было его удержать, но тщетно.

Провожая к дверям, на прощанье сказал, потирая по-лекарски руки:

— Летом, как наступит тепло, обязательно пожалуйте на купание к здешним ключам. Превосходно, знаете ли, укрепляет! Реагенции, сделанные мною, показали… «енисейский Карлсбад»! Пьющий воду свежеет и крепнет! Минеральные железистые ключи, я, знаете ли, добьюсь, чтобы к лету поставили загородь!

В темноте по пути к ночлегу прямо под ноги Михаилу Васильевичу из какого-то кабака выкатился пьянчужка и заорал на всю улицу по-французски:

— Я граф Валевский!

Михаил Васильевич хотел было его обойти, но тот вцепился в рукав:

— Графиня Валевская, мсье, была любовницей Наполеона!

Нетрудно было узнать в нем поляка, тем более что тут же, не выпустив рукава Михаила Васильевича, он заплясал полечку, подпевая на родном языке:

Едем напоследок
Гулять на Камчатку,
Ай люли, ай люди,
Любимая Сибирь!

Еле Петрашевский отвязался от пьянчужки.

Перед доктором он не покривил душой. Не докончив толком своих присутственных дел, на другой день уехал с попутной лошадью из Енисейска.

И опять сто верст по белому тракту — на полозу…

До конуры своей он добрался за полночь. Мороз к вечеру завернул жгучий, с копотью, как здесь звали туман.

Перед тем как забраться на лавку в отделенный деревянною раскрашенною казенкою куть, притащил из сеней дров, затопил остывшую печь, погрел руки, поглядел, как полощется в печи огонь.

А вьюшку печную — не то позабыл приоткрыть, не то прикрыл рано. Может, хотел жару в избе добавить…

Из угарной избы жар не выдуло ни за ночь, ни за день, пока бабка Конуриха, учуявши дым, не нашла своего квартиранта на лавке холодным.

Заголосила, в присутствие кинулась.

И поползли по санному следу не срочные — чего уж тут поспешать, — однако секретные и злорадные донесения. Из волости — в округ. Из округа — в губернию. Из губернии — в самое столицу: ссыльно-поселенец злоумышленник Буташевич-Петрашевский скоропостижно умер!

Почти через месяц по вызову волостного головы приехал в Бельское доктор Вицин. Труп умершего злоумышленника терпеливо дожидался вскрытия, как положено, в особой избушке в полуверсте от села, их в Сибири называли «холодник». Мужички бельские в холоднике и пособили доктору, и попилили, и перевернули, и попытали, правду ль врут по селу, будто покойника начальство ядами извело, и поахали, сколько книг да бумаг от него осталось, сами видели: волостной писарь ворохами к себе волок.

Акт писать озябшего доктора отвезли в село, в волостное присутствие.

Там Алексей Иванович извлек фляжку из саквояжа и, прежде чем плюхнуться за писарский стол, опрокинул ее в себя. Крякнул, вытер усы и, мудро памятуя про слабость врачебной управы к актам точным и кратким, не спеша начертал:

«Смерть наступила от сосудистой апоплексии вследствие органических пороков сердца».

Однако же все равно священник бельский отец Алексий не дозволил схоронить безбожника в кладбищенской ограде. Последнее слово в их теософическом споре осталось за ним.

Без покаяния отошел грешник.