Зовущие небеса (СИ)

Аня в последний раз смотрела на подкрашенные в морге губы. Они уже никогда не растянутся в приветственной улыбке, никогда робко не коснутся ее губ. Эти неподвижные руки с желтыми пятнами воска церковной свечи никогда не обнимут ее за талию, эти длинные пальцы не коснутся, так нежно и бережно, ее пылающего лица, не пройдутся по ее волнистым волосам, которые так нравились Лешке... На языке Ани стало едко-горько, в горле застыл спазм, слезы высохли, боль ударила в сердце.

Внезапно вспомнилось, как Назар по просьбе приехавшего старого немца писал икону "Мадонна Сталинграда". Седой Фридрих долго рассказывал во всех подробностях явление Пресвятой Богородицы, перебирая пожелтевшие рисунки, сделанные им среди дымящихся руин. На ветхих мятых листочках "Мадонна" в черном монашеском облачении обходила убитых солдат - русских и немецких - и над каждым кротко по-матерински плакала, закрывая мертвые глаза сыночков, обращенные в небо в последней предсмертной мольбе.

Икона получилась огромной, с восемью клеймами по краям, в которые Назар аккуратно вписал рисунки Фридриха. Пресвятая Богородица оплакивала Своих неразумных детей, убивавших друг друга, забывших о том, что все они дети Божии, дети Матери Божией. А в черно-багровом дыму на горизонте Назар изобразил злорадную рогатую рожу того самого врага человеческого, который столкнул в беспощадной бойне детей Божиих. И все-таки, благодаря доминированию образа Пресвятой Богородицы, икона несла в себе любовь-жалость, всепрощающую и жизнеутверждающую материнскую любовь. Немец прильнул к иконе, вдавил морщинистый лоб в прохладную плоскость, пахнущую краской, и не желал отрываться, всё что-то лепетал под нос, плакал и просил прощения, и благодарил русского иконописца.

Аня выпрямилась и, опираясь онемевшими пальцами на бортик дубового ящика в изголовье, громко сказала:

- Парни, хватит крови, хватит смертей! Неужели вы не видите, нас уничтожает враг человеческий, вот уж кто радуется смерти каждого из вас! Прошу вас, люди русские, прекратите друг друга убивать! Да, ради чего? Ради паршивых денег? Когда это русские мужчины были жадными до денег? Прошу вас, простите друг друга и примиритесь. Умоляю!

Бандиты в черном мрачно молчали, а кое-кто в дальних рядах курил анашу и пьяно матерно шипел от злобы. Кажется, девушку никто не услышал. Верней, не захотел услышать, ведь нет более глухого, чем тот, кто не желает слушать. Через полтора года ни одного из них в живых не осталось - по замыслу начальника отдела по борьбе с организованной преступностью майора Щебенко - банды Штопора и Пробки подверглись взаимному уничтожению.

Пока Леша служил в армии и позже, когда вернулся, и даже после его роковой кончины, парни из поселка Энергетик не прекращали заботиться о безопасности Ани, всюду сопровождая девушку, маяча в отдалении безмолвными черными тенями, что её саму ничуть не смущало, да в общем, и не интересовало.

У Леши Штопора при жизни имелось множество дел и забот теневого лидера, но он всегда - лично или на расстоянии - окружал Аню заботой и своей любовью, необычно робкой для отчаянного хулигана. Сережа-маленький как-то незаметно и окончательно отошел в сторону. А после выпускного вечера неожиданно умерла мама Сергея. Только вчера, веселая и жизнерадостная, суетилась она, подбирая сыну костюм, рубашку и галстук, купила для такого случая новые туфли, очень дорогие, но ведь это же на всю жизнь! Сергей на вечере сподобился потанцевать с Аней, на правах старинного друга даже поговорил минут десять, вспоминая детские приключения, а подруга детства, сияющая и красивая, как богиня, весьма тепло к нему отнеслась. Сергей возвращался домой счастливым, с порога крикнул:

- Мама, я сегодня весь вечер с Аней танцевал. Мы с ней опять друзья! Мама, ты меня слышишь?.. - А в ответ мертвая тишина.

На похороны приехал какой-то вальяжный господин французской национальности, назвался отцом и увёз Сережу-маленького далеко-далеко, во Францию, в Париж. Аня об отъезде друга детства узнала от Тани, когда Сережа в сомнамбулическом состоянии подлетал к аэропорту имени Шарля де Голля.

В этом месте крутого изгиба судьбы девушки, активизировался настырный мажор Кирилл, который носил в себе раненое самолюбие, как забинтованную руку на перевязи.

Его начальственного отца, третьего секретаря обкома Лаврентия Марковича, поймали на растлении юной секретарши и, как это принято в номенклатурных кругах, перевели с повышением в соседнюю область вторым секретарем горкома. Он не потерял в зарплате, но так и остался на новом месте пришлым, чужим, нерукопожатым. Его не допускали к городской кормушке, ручеек привычных подношений благодарных трудящихся совсем иссяк, вот почему он сник, притих голосом, растолстел и обрюзг. Сын по старой памяти требовал денег, мотоцикл, автомобиль, самую крутую одежду, чем вызывал у отца неприязнь и все чаще изгонялся из кабинета отца вон и ни с чем. А тут еще и самая лучшая девочка не ответила ему взаимностью, не смотря на его шарм и такое несокрушимое обаяние.