Зрелость

Другой процесс привлек наше внимание из-за личности обвиняемой: Малу Герен, которая заставила своего любовника Натана усыпить с помощью хлороформа, убить и ограбить состоятельную даму с претензиями. Чтобы смягчить ее ответственность, мэтр Анри Торрес сослался на серьезный несчастный случай, который произошел два или три года назад, и контузию, полученную обвиняемой вследствие этого. Под элегантной шляпой, скрывавшей половину ее лица, Малу казалась красивой, и ее развязность рассердила присяжных. Говорили, что с любовником ее связывали гнусные пороки: мазохизм, садизм, копрофагия; судя по взглядам, которыми они обменивались, они действительно любили друг друга, и она упорно отказывалась отмежеваться от него. Присяжные Брюсселя осудили мужчину на двадцать лет каторжных работ, а женщину — на пятнадцать. Внезапно мэтр Торрес сорвал с нее шляпу, открыв потухший глаз, шишковатый лоб, изуродованный череп. Безусловно, ее ожидало бы более мягкое наказание, если бы она не скрывала своего уродства — последствие несчастного случая.

Обсуждая с Сартром преступления, судебные процессы, приговоры, я задавалась вопросом относительно смертной казни; отрицать ее принцип мне казалось делом отвлеченным, но то, как она применялась, я находила отвратительным. У нас случались долгие споры, я распалялась. Но в конце концов возмущение, уныние, надежды на более справедливое будущее, все это постепенно стало уходить в прошлое. Разумеется, у меня не сложилось бы впечатления, что я старею или топчусь на месте, если бы, вместо того чтобы замыкаться на своей привычной жизни, я с головой погрузилась бы в окружающий мир, ибо он пришел в движение. История отнюдь не мешкала, она устремлялась вперед. В марте 1935 года Гитлер восстановил обязательную военную службу, и всю Францию — и левых и правых — охватила паника. Договор, который она подписала с СССР, открыл новую эру: Сталин официально одобрял нашу политику национальной обороны; барьер, отделявший мелкую буржуазию от рабочих-социалистов и коммунистов, вдруг рухнул. Газеты всех направлений, ну или почти всех, в изобилии начали печатать доброжелательные репортажи о Москве и о могучей Красной армии. На окружных выборах коммунисты добились успеха, что способствовало сближению с ними двух других левых партий: их собрание в конце июня в Мютюалите заявило о создании Народного фронта. Благодаря этой мощной контратаке мир казался окончательно гарантированным. Гитлер страдал манией величия, он ввязывался в гонку вооружений, которая разорит Германию; зажатая между СССР и Францией, Германия не имела ни малейшего шанса выиграть войну; Гитлер это знал и не поддастся все-таки безумию бросить истощенную страну в безнадежную авантюру: во всяком случае, немецкий народ откажется за ним следовать.

Левые решили отпраздновать свою победу грандиозной демонстрацией. Некий комитет с небывалым размахом организовал празднества 14 июля. Я вместе с Сартром пошла к Бастилии: пятьсот тысяч человек с песнями и криками шагали, размахивая французскими национальными флагами. Кричали в основном: «Ля Рока на виселицу» и «Да здравствует Народный фронт!». До некоторой степени мы разделяли этот энтузиазм, но нам и в голову не приходило пойти в рядах демонстрантов, петь, скандировать вместе со всеми. Такова была в то время наша позиция: события могли вызывать у нас сильный гнев, страх, радость, но мы в них не участвовали, мы оставались зрителями.