Зрелость

Мы в самом деле продолжали следить за всеми новинками. Что касается литературы, то год выдался скудный. Зато кино порадовало нас. Теперь мы уже смирились с победой звукового кино; возмущал нас только дубляж; мы одобряли Мишеля Дюрана, когда он потребовал у публики, впрочем, безуспешно, бойкотировать дублированные фильмы. Хотя практически нам это было неважно, поскольку в больших кинотеатрах нам предлагали оригинальные версии. Ничто не мешало нам оценить новый жанр, появившийся в Америке: бурлеск. Последние фильмы с Бастером Китоном и Гарольдом Ллойдом, первые фильмы Эдди Кантора продолжали — впрочем, прелестно, — старинную комическую традицию; однако такие фильмы, как «Если бы у меня был миллион», «Ножки за миллион долларов», открывшие нам У. К. Филдса, бросали вызов разуму еще более радикально, чем комедии Мака Сеннета, причем с гораздо большей агрессивностью. Nonsense[24] торжествовал у братьев Маркс: ни одному клоуну не удалось столь ошеломляющим образом нанести сокрушительный удар правдоподобию и логике. В «Нувель ревю франсез» Антонен Арто превозносил их до небес: их чудачество, говорил он, достигает глубины бредового психоза. Мне нравились произведения, в которых сюрреалисты убивали живопись и литературу; я наслаждалась при виде того, как братья Маркс убивают кино. Они яростно уничтожали не только социальную рутину, здравую мысль, язык, но самый смысл предметов, и тем самым обновляли их; когда они с аппетитом грызли фарфоровую посуду, они показывали нам, что тарелка — не только домашняя утварь, ее назначение сводится не только к этому. Такого рода оспаривание увлекало Сартра, и на улицах Гавра он глазами Антуана Рокантена наблюдал за смущающими превращениями пары подтяжек или трамвайного сиденья. Разрушение и поэзия: прекрасная программа! Лишенный своего слишком уж человеческого убранства, мир обнажал ужасающий беспорядок.

Меньше язвительности и меньше последствий было в искажениях и фантазиях мультипликаций, которые становились все более популярными; после Микки-Мауса на экранах появилась восхитительная Бетти Буп, чьи чары до того взволновали нью-йоркских судей, что они обрекли ее на смерть; нас утешил Флейшер, рассказав о подвигах Морячка Попай[25].

В тот год нас еще мало заботило то, что происходило в мире. Из происшествий самыми значительными были похищение ребенка Линдберга, самоубийство Крейгера, арест Марты Ханау, катастрофа лайнера «Жорж-Филиппар»: нас это не заинтересовало. Взволновал лишь процесс Горгулова по причинам, о которых я расскажу позже. Все большую симпатию у нас вызывала позиция коммунистов, на майских выборах они потеряли триста тысяч голосов; Сартр не голосовал: ничто не могло повлиять на нашу аполитичность. Победа досталась объединению левых, то есть пацифизму: даже радикал-социалисты ратовали за разоружение и сближение с Германией. Правые с пафосом выступали против размаха, который приобрело гитлеровское движение: нам казалось очевидным, что они преувеличивают его значение, поскольку в конечном счете на выборах в президенты рейха Гинденбург одержал победу над Гитлером, а фон Папен был избран канцлером. Будущее оставалось безмятежным.

В июне, освободившись ввиду продолжавшихся экзаменов на степень бакалавра, Сартр приехал в Марсель и остался на десять дней; настала моя очередь поделиться с ним моим опытом; при виде того, что ему понравились места, которые я любила, — рестораны Старого порта, кафе на улице Канебьер, замок Иф, Экс, Касси, Мартиг, — меня охватывала такая же радость, какую я испытала, открывая их сама. Я узнала, что меня назначили в Руан, мы собирались вернуться в Испанию, а кроме того, меня направили в Ниццу на прием экзаменов на степень бакалавра. Я сияла от радости.

В Ницце на площади Массена я нашла просторную комнату с большим балконом всего за десять франков в день: такая удача имела для меня значение, поскольку мои поездки в Париж и экскурсии каждый месяц ставили меня на грань банкротства. Моей хозяйкой была пятидесятилетняя накрашенная женщина, вся в атласе и драгоценностях, проводившая ночи в казино, — она уверяла, что получает там прибыль благодаря ловким расчетам в игре; мне кажется, она занималась еще и гаданием. По утрам, в шесть часов, она будила меня, прежде чем лечь спать. Я спешила на вокзал к автобусам и отправлялась на побережье или в горы; окружающая природа была менее душевной, но ослепительнее, чем в Марселе; я побывала в Монако, Ментоне, Ла Тюрби; в Сан-Ремо на меня повеяло Италией. Возвращалась я вечером, около семи часов, и располагалась в каком-нибудь кафе; ужиная сэндвичем, я проверяла стопку письменных работ и шла домой, чтобы рухнуть в постель.