Зримая тьма

То, что миссис Гудчайлд сказала мистеру Гудчайлду, было истинной правдой. Близняшки Софи и Тони Стэнхоуп были друг для друга всем, и это было им ненавистно. Если бы они выглядели одинаково, с этим еще можно было бы смириться, но они различались как день и ночь. Ночь и день, свет и тень, вы — одно, ночь и день. Когда Мэтти увидел их, за неделю до их десятого дня рожденья, Софи уже отчетливо осознавала, какие они разные. Она видела, что у Тони руки и ноги тоньше, а розовый изгиб от шеи вниз по животу к ногам не такой плавный. Лодыжки, колени и локти у Тони были чуть-чуть шишковатыми, лицо, как и руки с ногами, тоньше, чем у сестры. У нее были большие карие глаза и уморительные волосы — длинные и очень тонкие, не толще чем… в сущности, если бы они были еще чуть тоньше, их бы вообще не было; и, как бы изготовившись к исчезновению, они начисто лишились цвета. Про себя же Софи знала: она живет на верхушке более гладкого, округлого и сильного тела, внутри головы, покрытой темными кудрями, и смотрит оттуда на мир через глаза, не такие большие, как у Тони, зато окруженные зарослями длинных темных ресниц. Софи была бело-розовой, а кожа Тони, как и ее волосы, не имела цвета. Сквозь нее мог проникать взгляд; и Софи, не задумываясь о том, откуда она это знает, прекрасно представляла себе Тонину сущность, обитавшую где-то там внутри этой прозрачной кожи. «Где-то там» — точнее и не скажешь, поскольку Тони существовала не столько внутри головы, сколько на всем пространстве своего тонкого тела. У нее была привычка вставать на колени и, не говоря ни слова, смотреть вверх, что производило странное впечатление на взрослых: они впадали в крайнюю сентиментальность. Софи больше всего бесило то, что она понимала — в эти мгновения Тони вообще ничего не делала. Она не думала, она не чувствовала и не существовала — просто уплывала прочь от самой себя, как дым. Эти огромные карие глаза, выглядывающие из-под водопада бесцветных волос! Чистая магия, безотказно действующая! Когда это случалось, Софи замыкалась в себе, а если не удавалось, вспоминала о драгоценных мгновениях, когда рядом не было никакой Тони. Как, например, однажды в комнате, полной детей и музыки. Софи могла сделать па, и потом — как ей этого хотелось! — повторять его без конца: раз, два, три, топ, раз, два, три, топ; тихое удовольствие от того, что после этих раз-два-три нога сама собой топает, и Тони почему-то рядом нет. И еще удовольствие от того, что не у всех детей получается так легко и чудесно.

А еще был этот длинный квадрат. Конечно, позже Софи поняла, что это прямоугольник, но самое замечательное — папа был только с ней, папа сам предложил погулять, приведя ее в такое радостное смущение, что только позже она поняла, зачем он ее позвал. А вот если бы ей хотелось, чтобы Тони тоже пошла, она устроила бы отцу скандал! Но какова бы ни была причина, он просто взял ее за протянутую руку, она взглянула — ба! — с искренним доверием на его красивое лицо, они спустились по двум ступенькам и прошли между газончиками на тротуар. Он был действительно ласков с ней, иначе и не скажешь. Они повернули направо, и папа показал ей книжный магазин в соседнем доме. Потом они остановились у огромной витрины «Скобяных товаров Фрэнкли», и он рассказывал ей о газонокосилках и садовых инструментах, сказал, что цветы в магазине — пластмассовые, а затем повел ее мимо домиков под табличкой с какими-то словами и объяснил, что это — приют для женщин, у которых умерли мужья. Они повернули направо, в узкий проулок, и через калитку вышли на тропинку, ведущую вдоль канала. Там отец рассказал ей про баржи, и что раньше их тянули лошади. Еще раз повернув направо, они остановились у зеленой двери в стене. И вдруг Софи поняла. Словно сделав еще шаг, она узнала нечто новое, и все детали мгновенно слились в единое целое. Она догадалась, что эта зеленая дверь — та самая, к которой ведет тропинка в их саду, и что отцу надоело гулять с маленькой, ему скучно стоять здесь, на тропинке, рядом с облупившейся дверью. Она побежала дальше, держась слишком близко к воде, и отец, как она и замышляла, поймал ее только около самой лестницы на Старый мост — и при этом рассердился. Он буквально поволок ее вверх по ступеням. Софи пыталась остановить его возле общественного туалета на мосту, но не сумела; пыталась повести его прямо, после того как он опять повернул направо, пыталась заставить его идти по Хай-стрит, но он не уступал, и они снова повернули направо и оказались перед фасадом собственного дома. Они вернулись к дому, сделав круг, и Софи понимала: отец сердится, он устал и мечтает, чтобы ею занялся кто-нибудь другой.

В холле произошел короткий разговор.

— Папа, а мама вернется?

— Конечно.

— А Тони?

— Да что ты расхныкалась. Конечно, они вернутся!

Открыв рот, Софи смотрела, как отец исчезает в своем кабинете. Она была слишком маленькой, чтобы высказать то, что вертелось у нее в голове и было равносильно убийству Тони: «Но я не хочу, чтобы она возвращалась!»