Зримая тьма. Самоубийственная гонка.

В конце одного из ранних фильмов Ингмара Бергмана, «Сквозь тусклое стекло», у молодой женщины, страдающей от состояния, похожего на глубокую психотическую депрессию, случается жуткая галлюцинация. Она ожидает появления трансцендентального и спасительного знака Божьего, но вместо этого видит чудовищного паука, который пытается ее изнасиловать. Это миг ужаса и разящей правды. Тем не менее во время просмотра этого эпизода картины Бергмана (который сам переживал тяжелую форму депрессии) возникает чувство, что его высокое мастерство почему-то оказалось неспособным правдиво передать чудовищную фантасмагорию помутненного разума. С древних времен — в мучительном плаче Иова, в хоровых песнях Софокла и Эсхила — летописцы человеческого разума бились над созданием языка, способного адекватно выразить опустошительное действие меланхолии. На протяжении всей истории литературы и искусства тема депрессии проходит нетленной нитью горя: от монолога Гамлета до стихов Эмили Дикинсон и Джерарда Мэнли Хопкинса, от Джона Дона до Готорна, Достоевского и По, Камю, Конрада и Вирджинии Вулф. На многих гравюрах Альбрехта Дюрера изображены душераздирающие муки его собственной меланхолии; безумные вращающиеся звезды Ван Гога — предвестники погружения художника в слабоумие и последующего самоубийства. Тем же страданием часто окрашена музыка Бетховена, Шумана и Малера, оно же пронизывает мрачные кантаты Баха. Однако наиболее точно эту непостижимую муку передает метафора Данте — всем известные строчки его произведения по-прежнему приковывают воображение содержащимся в них пророчеством неведомого, грядущей мрачной битвы:

Nel mezzo del cammin di nostra vita Mi ritrovai nella selve oscura,

Che la diritta via era smarrita.

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу,

Утратив правый путь во тьме долины.

Можно не сомневаться в том, что эти слова не раз звучали для выражения разрушительного действия меланхолии, но содержащееся в них зловещее пророчество часто затмевало собой последние строки самой знаменитой части поэмы, в которых воскресает надежда. Большинство людей, испытавших на себе ужас депрессии, считают его столь огромным и непреодолимым, что он, по их мнению, не поддается выражению — отсюда чувство разочарования и бессилия, обнаруживаемое даже в творчестве самых великих художников, — но поиски точного описания ее сущности в науке и искусстве, несомненно, продолжатся. Иногда для тех, кто познал ее, она является символом всего мирового зла: нашего повседневного раздора и хаоса, нашей нерациональности, войны и преступлений, пыток и насилия, нашего стремления к смерти и бегства от нее, запечатленном в истории с ее хрупким равновесием. Если бы в нашей жизни были лишь эти явления, нам действительно следовало бы желать себе гибели — и, вероятно, мы бы ее заслуживали; если бы депрессия не имела окончания, самоубийстводействительно было бы единственным лекарством. Но правда состоит в том, что депрессия не есть уничтожение души, и это не обман, не беспочвенные попытки подбодрить. Мужчины и женщины, излечившиеся от этой болезни — а их бессчетное множество, — могут засвидетельствовать, что у депрессии есть спасительное достоинство, возможно, единственное: ее можно победить.

Для тех, кто побывал в сумрачном лесу депрессии и познал ее неизъяснимую муку, возвращение из бездны не слишком отличается от трудного восхождения поэта из черных глубин ада на поверхность, говоря его словами, «в ясный свет». Почти все, кто вернул себе здоровье, вновь обрели покой и способность радоваться — быть может, это достаточная компенсация за то отчаяние, которое им пришлось вынести.

Е quindi uscimmo a reveder le stelle.

И здесь мы вышли вновь узреть светила.

Содержание

ПЯТЬ РАССКАЗОВ О МОРСКОЙ ПЕХОТЕ

ЗРИМАЯ ТЬМА.Перевод Я Мениковой 225