Зубы

Вчера, пока вызывал скорую, проклял всё на свете. Не хотели ехать. После того, как я сказал, что у меня жуткие проблемы с зубами и дёснами, мне посоветовали пользоваться "Блендамедом". Я постарался вежливо объяснить, что "Блендамед" мне вряд ли поможет, что у меня кариесу селиться уже негде, и что я уже всю трубку кровью забрызгал за время нашей милой беседы.

Когда меня доставили в приёмное отделение, дежурный врач, поморщившись, тут же направил в травматологию. Снова пришлось объяснять суть моей проблемы. В результате меня послали в инфекционное.

Я попал в палату на пять человек. Двое моих соседей тут же позвали медсестру и попросили перевести их в другую палату, подумав, к ним присоединились ещё двое. В результате перевели меня. Поместили в одиночку, чтобы я никого не смущал.

Примерно через пять часов после переезда ко мне наконец-то заглянул врач, представился Степаном Игнатьевичем. Я в третий раз пересказал свою историю. Врач вроде толковый попался — седой дядька лет шестидесяти, весьма интеллигентной наружности. Он долго светил мне в рот фонариком, вздыхал и качал головой, наконец, выключил фонарик, снял очки и сказал, что в его практике подобных случаев ещё не встречалось.

Ещё через полчаса врач вернулся с каким-то здоровенным мужиком в белом халате — уж не костоправ ли? — и они вдвоём принялись разглядывать мою ротовую полость. Расспрашивали об ощущениях, долго спорили о природе столь странной болезни, выдвигали предположения о мутировавшей цинге, сделали даже несколько фотографий, и ушли. Есть смутные подозрения, что по мне собираются писать диссертацию.

На ужин принесли куриный бульон и жидкое картофельное пюре.

День седьмой.

За эту ночь я выплюнул в утку восемь зубов. Осталось двенадцать, надолго не хватит. Вонь изо рта просто невыносимая, и привкус какой-то помойный.

Утром проснулся и почувствовал языком что-то омерзительно мягкое. Решил оценить состояние своих дёсен, но зеркала под рукой не оказалось, пришлось смотреть в экран мобильника. Хорошо, что он чёрный и отражение в нём нечёткое, это смягчило шок. Я открывал рот и видел, как между размыкающимися губами тянется мерзкая розовато-серая слизь, густая и липкая. Передняя часть верхней десны тоже начала чернеть, а нижняя… там просто месиво. Как грязь, или болотная жижа, перегной — вот, что осталось от нижней десны спереди. Она заметно просела, ещё немного и дойдёт до кости.

Стыдно, конечно, но сегодня я просто потерял контроль над собой. Орал, вёл себя как буйно-помешанный. Чуть не съездил по физиономии Степану Игнатьевичу. Он не виноват, что со мной это случилось, никто не виноват.

Невыносимо чувствовать смерть у себя под языком, постоянно стараюсь прижать его к нёбу, чтобы не касаться нижней десны.

Вечером мне сообщили, что завтра утром меня должны перевести в Москву. Там какие-то доктора наук заинтересовались моим случаем. Пусть так, хуже уже не будет.

День пятнадцатый.

При переезде забыл в тумбочке свой дневник, сегодня мне его передала мама. Саму её ко мне не пустили, и правильно, не к чему это, пусть хоть в памяти останусь таким, как прежде.

Я сейчас лежу в палате похожей на космический корабль, кругом какие-то приборы стоят, я их вижу через полупрозрачную шторку по периметру моей койки, все руки утыканы датчиками и катетерами. На правой стене моей палаты здоровенное смотровое окно, за которым постоянно маячит морда дежурного. Я его уже ненавижу. Понимаю, конечно, что человек работу свою выполняет, но нельзя же постоянно на меня пялиться.

Думаю, уже недолго осталось. Профессор Ничаев рассказывал, что в нашей ЦРБ всех, с кем у меня контакт был, поместили в карантин на месяц. Значит дело очень серьёзное.

Зеркало мне здесь не дают, мобильник тоже отобрали, но я знаю… я всё чувствую. Знаю наверняка, что от дёсен спереди ни чего не осталось уже дня три тому назад. Знаю, что зараза перекинулась на губы и сожрала их, так что губ тоже нет. Язык гниёт четвёртый день. Сначала были небольшие нарывы, а теперь он уже настолько изъеден, что мне трудно с ним справляться, приходится писать на планшете и показывать, иначе никто ничего не понимает. Позавчера почувствовал язвы на нёбе. Ну, и зубы, разумеется. Зубов у меня нет уже давно. Давно? Чёрт! Две недели прошло. Всего лишь жалкие две недели!

Я прекрасно понимаю, что рано или поздно эта дрянь доберётся до мозга. Жду этого дня со страхом. Как узнать, когда это случится? Может быть, это уже произошло? Может быть, мой мозг уже загнил, и всё вокруг — лишь бред, порождённый заразой? Нет больничной палаты, нет катетеров, нет опостылевшего дежурного за смотровым окном, а есть только смерть, смерть и запустение.

Я лежу на мокром, холодном асфальте обречённой улицы, в городе умирающей страны проклятого мира, рядом с тысячами, миллионами таких же как я гниющих людей. И каждая полуживая гнилушка бредит о чём-то своём, цепляется разлагающимся мозгом за обрывки своих фантазий, генерирует нескончаемую череду безумных иллюзий, которые хоть немного, хоть на каплю лучше реальности.