Зубы Дракона

Дом в поместье Бьенвеню, в котором жили Ирма и Ланни, называли коттеджем, но по размеру и по стилю он не отличался от виллы. Его покрытые розовой штукатуркой стены с бледно-голубыми ставнями окружали патио, или открытый внутренний двор. Красная черепица покрывала единственный этаж здания. Оно выходило на постоянно меняющийся Залив Жуан, а за ним на горы, за которыми садилось солнце. Дому было всего три года, но банановые деревья в патио уже доросли до карниза, а лозы бугенвиллии доползли до черепицы. Начало апреля было прекраснейшим временем года, а внутренний дворик представлял собой маленький райский уголок с цветами всех расцветок, вызывая восторг в потоках солнечного света. Здесь молодая мать может лежать в шезлонге на солнце или в тени и читать в нью-йоркских газетах о мартовской погоде с ледяными бурями, разрушающими приморские коттеджи и сметающими небольшие лодки на пляжах.

В самой совершенной обшитой шелком колыбели лежал самый драгоценный из младенцев женского пола с вуалью, защищавшей ее от очень любопытных насекомых. Рядом сидела дипломированная медсестра, зрелая и добросовестная прихожанка англиканской церкви. В ее подчинении были два няни, знакомые с последними открытиями в области физиологии и психологии детей. Запрещались баловство, поцелуи, укачивания этого маленького члена королевской семьи. В уходе за царственным ребёнком не допускались никакие гипотезы и промахи. Враждебные микробы не могли проникнуть через баррикады, возведенные вокруг него. А тех, кто подозревался в малейшей простуде, изгоняли из помещения. Гости и даже родственники должны были повиноваться приказам всезнающей мисс Севэрн. Ей была дана власть противостоять даже бабушкам. Что касается Ирмы, она согласилась пойти на высшую жертву. Каждые четыре часа ей приносили драгоценный свёрток для кормления и ухода, и она должна быть всегда готова, независимо от того, какие искушения мира моды могли стать на ее пути. Вернуться к Руссо!

Происходили семейные советы и велись международные переговоры, касающиеся имени наследницы миллионов. Было так много предложений, что если бы все они были приняты, малыш был бы перегружен именами, как члены европейских королевских семей. Явно, что не надо было бы делать, это дать ей имя Бьюти. Его надо было заслужить, а вдруг она не сможет пройти испытание? Настоящее имя Бьюти было Мейбл, но оно ей не нравилось, так что его исключили. Ирма собственных претензий не имела, отказавшись в пользу своей матери, для которой это много значило. Ирма собиралась жить большую часть своей жизни в Европе, потому что этого хотел Ланни. Так почему же они не могут дать тоскующей во дворце Лонг-Айленда вдове утешение, которое она может обрести из своего имени, данного внучке? Право клана Барнсов, предоставлявшего деньги, тоже надо учитывать. «Фрэнсис Барнс Бэдд». Это имя не трудно выговорить. Но никогда, никогда оно не будет произноситься, как «Фанни»! Королева-мать из поместья Шор Эйкрс не могла понять, как ее когда-то прекрасное имя в настоящее время стало простонародным.

II

Ирма полулежала в патио, наслаждаясь от удовольствия держать на руках голого малыша, получавшего точно измеренные трёхминутные солнечные ванны под небом юга Франции. Вошёл Ланни, говоря: «Дядя Джесс здесь на вилле. Хочешь его увидеть?»

— Ты думаешь, я должна?

— Конечно, не должна, если ты не хочешь.

— А он не обидится?

«Он привык к этому», — Ланни сказал с улыбкой.

Ирма слышала довольно много об этой «красной овце» в семье ее свекрови. Сначала он не возбуждал её интереса, потому что она не принимала политические вопросы близко к сердцу. И, хотя она не сомневалась, что коммунисты были ужасными людьми, но если в коммунизм верил Джесс Блэклесс, он должен был рассказать о нём. Ирма никогда не верила в угрозы социальному порядку, по крайней мере, до биржевой паники. Во время этого общественного потрясения она слышала, как обсуждались многие странные идеи, и стала задумываться о них. Теперь она сказала: «Если ты и твоя мать принимаете его, то я тоже должна его видеть».

«Не позволяй ему развратить себя», — ответил муж, опять улыбаясь. Он получал удовольствие от споров со своим красным дядей, и использовал его, чтобы поддразнивать других людей.

Ланни пошел к вилле, и вернулся с высоким, странно выглядевшим человеком. У него была почти полностью лысая голова, сильно загорелая на солнце, т. к. он ходил большую часть времени без шляпы. Он одевался небрежно, как стал художником, и носил сандалии, белые парусиновые штаны и рубашку с открытым горлом. На его лице было много морщин, которых становилось больше, когда он улыбался в свойственной ему язвительной манере. Его юмор заключался в высказываниях противоположных тому, что вы имели в виду, и который предполагал понимание слушающих. Но последние не всегда им обладали. Джесс Блэклесс был доволен миром, в котором он жил, и находил свое удовольствие в доведении его до абсурда.