Зубы дракона

Он как-то странно, точно хотел отогнать неприятные мысли, тряхнул головой и молча — локтем поднятой руки в стерильной перчатке — показал на дверь.

— Господин Сатиапал, подождите, — попросил Лаптев. — Скажите, почему вы уехали из России?

Профессор нахмурился:

— Разве это имеет значение? А впрочем!.. Есть такой романс: "Как желтый лист, гонимый ветром, летит, не ведая куда, так…". Меня изгнала из России революция, господин большевик!.. Вас это устраивает?

— Вполне! — с шутливой серьезностью ответил Лаптев. — Я против эксплуататоров. А у вас, очевидно, были в России заводы и имения?

— У меня была квартира из пяти комнат и неисчерпаемый запас энергии… Но хватит об этом. Если вы не хотите лишиться моего уважения — никогда ни о чем не спрашивайте.

— Согласен, — сказал Лаптев.

Нажимом ноги профессор открыл дверь операционной. Майя и хирургическая сестра давали больному наркоз. Операция предстояла длительная и тяжелая.

Пациент досчитал до трехсот. Эфир не действовал.

— Больной, — спросила девушка, — вы много употребляли виски?

— Много, Майя! — ответил тот с веселой беззаботностью.

— В вену! — сказал тихо Сатиапал. — Две дозы.

Майя приготовила шприц, оголила левую руку больного… и, вздрогнув, отвела иглу. В ее глазах мелькнуло удивление и даже испуг.

Сатиапал подошел ближе:

— В чем дело?.. Продолжай!.. — он проследил глазами за взглядом дочери и повторил изменившимся голосом: — Продолжай.

Лаптев заметил: профессор, как и Майя, смотрит на красное пятно выше локтя больного. Оно имело четко очерченные границы, величиной и формой с куриное яйцо.

— Больной, — спросил Сатиапал, — как вас зовут?

— Чарльз Бертон, — ответил тот охотно.

— Где вы родились?

— В Кембридже.

— Кто ваш отец?

— Профессор биологии Рудольф-Эммануил Бертон.

— А мать? — Андрей Лаптев видел, что Сатиапал волнуется, хотя и старается это скрыть.

— Мария-Луиза Бертон, певица.

— Так… Хорошо…

Профессор больше не спрашивал. А минутой позже Майя сказала:

— Прошу, господин доцент. Он спит.

Андрей сделал шаг вперед. Сейчас должна начаться операция — очень интересная, очень тяжелая.

Перед ним, закрытый белыми простынями, лежал статный молодой англичанин. Лаптев не видел его лица. Это можно сделать очень просто — сняв салфетку. Но можно ли заглянуть в душу пациента?

Андрей, занося руку со скальпелем, не знал, кому он должен вернуть зрение, не подозревал, что пути его и Бертона скрестятся на шатком мостике над бездонной пропастью.

А впрочем, если бы он и знал это, рука хирурга не дрогнула бы, и операция была бы безупречной, словно Лаптев оперировал совершенно постороннего, безразличного ему человека. Врач призван только спасать, — даже того, кто готов его убить.

Глава VI

БЕЗ РУЛЯ И ВЕЗ ВЕТРИЛ

Нет, Чарльз Бертон не соврал: он действительно родился в семье известного английского физиолога, профессора Кембриджского университета.

Отца Чарли помнил смутно… Из детских воспоминаний всплывал огромный полутемный кабинет с шеренгой устрашающих скелетов вдоль стены, массивный письменный стол у окна, микроскоп, штативчики, банки с заспиртованными животными, а над всем этим — склоненная седая голова. Когда Чарли входил голова поднималась, морщины на лице Бертона-старшего разглаживались, и он встречал мальчика неизменным приветствием:

— Как поживаете, сын?

— Очень хорошо, папа.

— Вы уже позавтракали?

— Да, папа.

— А не хотите ли вы, чтобы я рассказал что-то интересное?

— Хочу, папа.

Отец брал Чарли на колени и начинал рассказывать про животных и насекомых, про гром и молнию, — каждый раз иное, очень интересно и подробно. Если бы эти лекции Чарли выслушал спустя несколько лет — они принесли бы ему большую пользу. Но в то время мальчик еще не умел подолгу сосредотачивать свое внимание на каком-то одном предмете. Он начинал вертеться, перебивал рассказ неуместными вопросами, и профессор умолкал. Он смотрел на Чарли грустным укоряющим взглядом, а тот чувствовал себя виновным неизвестно в чем.

— Вы хотите уйти, сын?

— Да, папа.

— Ну, так идите.

Чарли вихрем вылетал из кабинета. Он побаивался отца, так непохожего на других людей.

С матерью было гораздо привольнее и приятнее. Она просыпалась поздно, — часто Чарли даже будил ее, — и еще заспанная, розовая, в белой пене ночной сорочки, подхватывала сына, щекотала, целовала, громко смеялась. Ее всегда окружали молодые красивые мужчины, вокруг нее ежечасно звенели песни и смех, и только с появлением старого Бертона мать замолкала, блекла, становилась старше и скучней. Однако она умело избегала таких встреч.

Смерть отца не произвела на Чарли особого впечатления. Разбитый параличом, старый Бертон около года лежал неподвижно, молча. Чарли ежедневно, по обязанности, проведывал его и сникал под скорбным взглядом. Отец через силу шевелил сухими губами, желая сказать что-то очень важное, но так ни разу ничего и не сказал.

Мать горевала недолго. Вскоре после похорон она поехала с сыном в Америку. А там началась веселая, беззаботная жизнь; первоклассные отели, веселые пикники, концерты. банкеты.