Зубы дракона. «Властелин мира»

И еще казалось Андрею, что тяжелый труд поможет забыть о своих заботах, о своей печали. Уехала Майя — и как в воду канула. Ни письма от нее, ни весточки. И начинало мерещиться, что не было у нее никакой любви, — просто обыкновенное любопытство. Может, уже милуется она с красавцем Бертоном разве кто-нибудь способен понять капризы девичьего сердца?

Гнал от себя Андрей образ любимой, старался вычеркнуть из своей жизни минуты, ставшие знаменательными, пробовал заглушить ревность холодным скептицизмом — но все напрасно. Чувство — не бумажка: не сомнешь, не сожжешь, не развеешь в чистом поле.

И вот, когда у Андрея иссякло терпение, неожиданно приехал Джоши и привез маленький розовый конверт с лаконичным адресом: "Андрею Ивановичу. Лично".

Старый индиец, обрадовавшись встрече, пустился в длинные разговоры, однако Лаптев не мог сдержать желания прочесть письмо немедленно.

— Извини, Джоши, возможно, тут срочные дела.

Он с подчеркнутым равнодушием разорвал конверт и пробежал глазами страницу, исписанную ровным, аккуратным почерком.

"Обнимаю ноги твои, властелин мой! — писала Майя. — Вас не удивляет такое странное обращение?.. Это — общепринятое начало письма бенгальской женщины. Десятки раз я встречала такой оборот в книгах, привыкла к нему, и лишь теперь, когда впервые написала его сама, да еще по-русски, поняла жестокое и унизительное содержание этих строк. Но я не отрекаюсь от них, нет. Словесными вывертами не изменишь положения индийской женщины, а я сегодня, как никогда, чувствую себя индианкой из глухого уголка страны.

Есть у нас легенда о царе Тришанку. Умный, но слишком заносчивый владыка захотел померяться силой с богами и взобрался на небо. Однако разгневанные боги столкнули его оттуда… И повис царь Тришанку между небом и землей, превратившись в тусклое холодное созвездие…

Как Тришанку, я рвалась в поднебесье. Попав в вашу среду, почувствовала себя счастливейшим человеком в мире, способным на невероятные подвиги. Каким же горьким было мое падение!.. Как тот мифический царь, я повисла между небом и землей: не достигла Вашего уровня, Андрей, и оторвалась от окружавшего меня с детства. С горечью смотрю я на стены нашего обветшалого дворца и думаю о том, что это и есть символ старой Индии, которая вскоре разрушится, упадет, и лишь некоторые из прочных камней, очищенных от плесени и грязи, лягут в фундамент нового светлого строения.

Не мне, слабосильной девчонке, поднять хотя бы один из камней. Первая неудача подрезала мне крылья. "Тепличное растение" не выдержало дуновения ветра.

Грустно мне, Андрей, тоскливо!.. Простите, что называю Вас без всяких титулов. "Господин" или "мистер" Вас обидят. "Товарищ" — я не заслуживаю. Единственное, что я могу написать — это "друг мой".

Друг мой, приезжайте! Вы мне очень, очень нужны! Я хочу сказать Вам то, чего не могу доверить даже бумаге. Завтра шестой день месяца Ашшина, канун праздника Калипуджа в честь богини Кали. Я покажу Вам наши народные обычаи. Вы увидите и услышите немало интересного. Приезжайте обязательно!

Майя".

Таким было письмо, заставившее Андрея забыть обо всем в мире и сразу же помчаться в имение Сатиапала.

Он ехал той же дорогой, на той же старенькой машине рядом с верным Джоши и шофером Рами, и ему почему-то казалось, что вовсе не существовало тех нескольких месяцев, столь богатых событиями. Просто, заболела рани Мария, ее надо вылечить, вот и везут советского хирурга в имение Сатиапала. Только везут долго-долго: тогда была ночь и канун дождливого Азарха, а сейчас сияет солнце в небе, и золотые листья осыпаются на цветы месяца любви, Ашшина; тогда слово "Майя" было обычным звукосочетанием, а сейчас оно приобрело живое, неповторимое содержание — звенит серебристым смехом, звучит нежной мелодией, заглядывает в сердце бархатисто-черными глубокими глазами… И казалось Андрею: первой во дворце он встретит Майю. Память отбрасывала Сатиапала, отодвигала его на второй план. Девушка в скромном черном "сари" — вот кто стоял перед глазами.

Но первым встретился Чарли Бертон, еще километрах в двух от имения. Приподнятое настроение Андрея мгновенно сменилось подсознательным чувством настороженности и неприязни.

С ружьем за плечами, в сбитом набекрень берете, Бертон напоминал одного из тех гитлеровских молодчиков, каких не раз приходилось видеть в кадрах трофейной кинохроники, да на страницах фашистских журналов.

— Поздно, поздно, мистер Лаптефф! — закричал он, слишком горячо пожимая руку Андрея. — Вас ждут уже давно. Как видите, мисс Майя даже послала меня служить вам почетным караулом.

— Очень рад услышать это из ваших уст! — улыбнулся Лаптев. — Ну, как глаз?

— О, превосходно! Только… только… — Чарли похлопал рукой по ложу ружья. — Я сегодня решил поохотиться. Представьте себе, я не убил ничего, хотя вот только что с пятидесяти ярдов попал в консервную банку. Я так думаю, господин доктор: приживленный мне индийский глаз слишком мирный и не хочет целиться во имя убийства. Вы испортили воинственного британца, сэр!