Зубы настежь

Справа и слева под стенами вдаль уходили одинаковые стойла. Конские головы смотрелись как вычеканенные из дорогого мрамора, почему-то только черного и белого. Я слышал неумолчный хруст, шелест, словно тысяча жерновов перетирала зерно в муку. От ворот запыхавшиеся конюхи не успевали подтаскивать мешки с овсом, прямо в помещение часто въезжали нагруженные доверху телеги.

С другой стороны конских рядов, где мерно помахивали роскошные хвосты, слышался ровный стук. Словно дождь барабанил по крыше частыми крупными каплями, или же в саду сыпались переспелые груши, разбиваясь на земле от переполнившего сока. Конские каштаны сыпались и сыпались, младшие конюхи подхватывали широкими лопатами еще теплые рассыпчастые клубни и с размаха, с лихого разворота, ухитряясь не попадать друг в друга, швыряли в широкие телеги с высокими бортами.

Куцелий указал на дальний ряд:

– Нам туда. Там крылатые!..

– Ого!

– Чувствуется, – сказал он значительно, его уважительный взор уважительно скользнул по моей мощной фигуре, – что вам для квеста понадобится непростой конь! Очень непростой.

Под непрекращающийся хруст, чавканье и шлепанье мы продвигались в дальнюю часть конюшни, где запах стал мощнее, воздух уплотнился, в солнечном луче плавали уже не только частички пыли, но и сена. Кони здесь помельче, тоньше в кости, изящные как статуэтки, хотя жрали как бременские тяжеловозы, а дефекация шла мощно как из брандспойтов, когда откачивают затопленный подвал с утонувшими крысами.

Здесь кони тоже ослепительно белые, чуть меньше угольно черных, в самом дальнем стойле кормился огненный жеребец, а я-то привык считать, что все кони просто коричневые.

Их могучие крылья, красивые и рассыпающие искры, колыхали тяжелый воздух, а сами кони колыхались от этих движений как большие рыбы в аквариуме дирекции «Центрполиграфа».

– Крылья-то, крылья! – прошептал я. – Ничего не понимаю...

Куцелий удивился:

– А что не так?

– Ну, с растопыренными крыльями не больно поскачешь... А если по лесу, то и вовсе! А если начнет стягивать крылья на спину... как гусь или летучая мышь, то меня спихнет да еще и поцарапает, вон какие когтищи.

Он задумался, на чистом лобике появились морщинки, но тут же исчезли. Он просиял:

– Не знаю!.. Но как-то образовывается. Как, не знаю. Но никто не жаловался, хотя этими конями попользовалось великое множество героев. А вы ведь герой?

– Герой, – согласился я и подумал, что и в самом деле не геройское дело допытываться да доискиваться. Я не какой-нибудь завалящий мудрец, у которого мускулы как червяки в тряпочке.

Из яслей выглядывали головы ослепительно белых коней. Между лопатками у меня пробежала холодная ящерица: на морде каждой лошади торчал длинный острый рог. Не тупой и короткий, что на носу зверя, которого за это и зовут носорогом, а на лбу, прямо над глазами.

Приблизившись, я рассмотрел, что рог к тому же странно рифленый, словно пытался скрутиться в спираль, но не хватило сил, так и остался со вздувшимися и застывшими кольцами.

Если у носорога рог – всего лишь слипшиеся волоски, которые легко расщепить ножом до самого основания, то здесь чувствуется настоящая кость, литая, без вкусного сладкого костяного мозга внутри. Этим рогом с разбега нетрудно пробить кованый доспех, а уж про голую грудь, пусть укрытую слоем мышц, и говорить нечего...

– Я слышал, – признался я, – что единорогов может приручить только... э-э... девственница. Другого они просто забодают.

– Знаю, – сообщил Куцелий. – Эту легенду мы придумали сами. Нужно было какое-то образное сравнение, чтобы народ понял насколько трудно приручить единорога. Пойди найди девственницу, достигшую восемнадцати весен!.. То же самое, что отыскать алатырь-камень, иголку в стоге сена, пуп на теле Адама... да и Евы, кстати...

– А у Евы? – не понял я. – У Адама, понятно, не должно, а у Евы почему нет?

– У Адама других женщин не было, – объяснил он кисло, – а жил он, если не ошибаюсь, около девяти сотен лет. Греков же с их вольностями еще не было. Словом, стерся пупок у Евы, стерся! А вам я дам вот этот плод...

На раскрытой ладони возникло мелкое яблоко, очень красное, крепенькое даже с виду. У нас их называют райскими или дичками, только такие росли в раю, мелкие и кислые, пока человек за века не вывел нынешние сорта крупных и сладких, налитым соком, а не уксусом.

– А мне зачем?

– Отдадите единорогу, – пояснил он терпеливо. – Когда съест, то признает только вас.

он что, в самом деле сожрякает... такое?

–Еще как, – заверил маг, хотя в голосе проскользнуло сомнение. – Сам не знаю, почему такое жрет, но жрет, аж за ухами трещит, будто жилы какие рвутся. Видимо, по закону богов даже в самой несокрушимой броне оставлена ахиллесова пята.

– Наркотик, – согласился я. – Как кот, скажем, валерьянку...

Я взял яблочко, но Куцелий перехватил меня за руку:

– Погодите! Если сейчас, то вам сразу надо о нем заботиться. Он не допустит к себе даже конюха. Лучше перед квестом. Скормите яблоко и – в седло!

– Хорошая мысль, – сказал я с облегчением.

Когда мы возвращались снова мимо могучих черных и белых, я поинтересовался осторожно: