Зултурган — трава степная

Бюрчя вздыхал, покашливал в кулак, кряхтел по-стариковски, не торопился начать разговор. Медлил и Нарма, тая обиду на пастуха: однажды Гаха уже предлагал Бюрче записаться в коммуну, даже помощь выделил голодающей семье, как другим коммунарам, но Бюрчя не сказал ни да, ни нет. Нарма знал об этом разговоре. И теперь не торопил главу многодетного семейства: пусть решает сам…

После гибели Серятра Цеденова, бывшего председателя аймака, от бандитской пули, Нарму избрали руководить аймаком. Выделили под жилье пустующую саманную мазанку, и Нарма позвал к себе на хозяйство ту самую вдовую соседку, которая в свое время известила его тайком о приезде на околицу Налтанхина Сяяхли…

— Как там жизнь в Чоносе? — спросил Нарма, когда надоело слушать пустые вздохи Бюрчи.

— Дрянь дела! — буркнул тот, не поднимая головы.

Услышав его ответ, Нарма насторожился: при встрече калмыки никогда не говорят так друг другу. Как бы ни пришлось человеку худо, сперва он скажет: «Му-биш»[71]. И вдруг такой резкий, отчаянный ответ.

— Прости, Нарма, — тут же исправился Бюрчя. — Дошел до края, заговариваться стал. Ты меня поймешь, я знаю. Старик наш совсем сдал. Чаю и того давно в семье не видим, пьем отвар листьев. Спасибо Онгашу: вчера принес четверть плитки… В доме шаром покати — даже мыши разбежались. Бергясов Лиджи задолжал полпуда муки, не отдает. Не знаю, что с ним и делать.

— Коммуна рядом, там — паек, — сдерживая досаду, проговорил Нарма. — Туда люди и посостоятельнее идут.

— Ой, не говори, друг! — взмахнул руками Бюрчя. — Не все ли равно для меня, где за скотом ухаживать: у Лиджи или в коммуне… Лишь бы кусок лепешки детям на обед! Да ведь отец уперся, а ослушаться старших, ты сам знаешь, не в наших обычаях.

Нарма не нашел, что ему сказать насчет упрямого Окаджи. «Может, самому поговорить со стариком?» Мысли его перебил новым вопросом Бюрчя.

— Оно бы ничего… Пусть — в коммуну… Только как же быть со старшей дочерью? Ей скоро семнадцать. А в коммуне женатые мужчины или старики вроде меня… Что же ей? Ложиться под общую кошму с дедами?

Нарма с возмущением уставился на растерявшегося отца семейства.

— Не пойму, при чем тут ваша взрослая дочь? Пусть себе ухаживает за дойными коровами, как все. А с кем ложиться — это уж ее дело.

— Как же так? — упрямо твердил Бюрчя. — Все говорят, если пойдешь в коммуну, то дети твои могут вступать в брак только со своими, тамошними, что едят за одним столом и спят впокат.

Нарма коротко всхохотнул. Тут же окоротил себя.

— Кто так говорит?

Бюрчя передернул плечами:

— Все.

— Так уж и все? Может, скажешь: хором говорят?

— Мне Лиджи говорил, а тому Богла-багша толковал недавно при встрече.

— И что же тебе посулил Лиджи, если ты останешься у него батраком?

— Двадцать рублей, три пуда муки, барашков пару.

— На бумаге записал или так просто пообещал?

Батрак снова замахал руками перед своим лицом:

— Боюсь я этих бумаг! Да и читать не умею… Но он что-то записывал, я это сам видел.

Нарма почесал у себя в затылке. Он уже давно получил в улускоме указание: проверить, все ли батраки имеют письменные договора с хозяевами об условиях найма. Договора эти полагалось заверить в аймачном Совете. В степи океан единоличных хозяйств и все не объедешь сразу.

— Ну, вот что, Бюрчя! — проговорил председатель как можно веселее. — Скажи своей старшей и тем, что подрастают: в коммуне никого насильно не женят и замуж не выдают. И нет этой самой общей постели… Придет время обзаводиться семьей, пусть идут за любимых, и хоть на край света.

— Не задержите? — изумился Бюрчя.

— Ни на один день! — весело выкрикнул Нарма.

— А бумагу с печатью насчет этого дадите?

— Бумаги не дадим, — Нарма скривился.

— Почему?

— Потому что это глупость!.. Выступлю на собрании и все разъясню. А слово на людях, как ты знаешь, сильнее бумаги.

Бюрчя вроде бы успокоился. Но ему не хотелось возвращаться домой без бумаги. Так велел ему отец, почти совсем согласившийся на вступление в коммуну. Только очень уж сокрушался при том дед о судьбе любимой внучки.

— Эх, не понял ты меня, Нарма! — заговорил сызнова Бюрчя, нерешительно переминаясь у порога. — Разве мне нужна та бумага? Старик изводит: говорит, верить можно только бумаге с печатью! Мол, председатель сегодня один, завтра другой. Один пообещал, другой — не помнит. Если, говорит, не выдадут бумаги, уедем на Дон… Там у меня еще два брата и сестра. Только не хотел бы старик сниматься с насиженного места… А мне хоть надвое разрывайся: и старика ублажай, и дочь сбереги.

Пришлось написать справку. Лишь тогда Бюрчя, извиняясь и проклиная свою темноту, всплакнув от досады, распрощался.

— Ну и бестолковый же мужик тебе попался! — посочувствовала Нарме жена, принеся еду на стол. — Сорок лет, а в толк не возьмет, что никакая баба не поддастся мужчине, если не пьяная и сберечь себя хочет.

— А ты сказала бы ему об этом! — шутливо упрекнул женщину председатель.

— Была охота мне встревать в ваши разговоры!