Зултурган — трава степная

— А катитесь вы все!.. И Лиджи хорош, и ты не лучше!.. Нет бы с самим хозяином поговорить, ты на меня кнутом замахиваешься!

Пастух явно хлебнул араки: ни старших, ни уважаемых для него сейчас не существовало.

— Где твой хозяин?

Пастух махнул рукой в конец лога. На маковке небольшой копны восседал человек, подобрав под себя ноги. И уже кричал что-то Бюрче, подзывая его рукой.

Бюрче никто не поручал охранять заготовленное впрок сено. Чабанской работы по горло! С отарой в пятьсот голов едва справляются трое. А Бюрчя правит стадом на пару с сыном, да и не очень-то крепок в кости еще паренек, считай — мальчишка! Но не мог он стерпеть бесхозяйственности. Характером Бюрчя был добрый работник, не любил людей, что стоят у дела с прохладцей… Ходил в батраках у Бергяса, после у Лиджи, вроде бы не за свое кровное радел, да не утерпит, бывало, выговорит такому же пастуху, как он сам, если тот поленится перегнать стадо на свежую травку или задержится напоить овечек в жару…

— Скотина — тоже душа живая, — увещевал он напарника. — Есть, пить хочет…

Лиджи восседал на колхозной копне, будто на ковре у себя дома. Бортха рядом и деревянная чаша. Ощерив крупные зубы в деланной улыбке, он знаком приглашал Бюрчю приложиться к чаше с аракой.

Смолоду Лиджи считался во всем роду Чоносов самым дюжим. Тучный, в шесть пудов весом, но был необыкновенно проворен и побеждал в единоборстве любого. Этот толстяк вскакивал на необъезженного коня с такой ловкостью, что молодые только ахали от удивления. Сграбастает кого цепкими толстопалыми лапищами, не отпустит, пока противник не запросит пощады.

Как-то подвыпив в кругу гостей, Лиджи попытался вставить слово в застольную беседу, и вышло это на редкость нелепо. Гости взорвались смехом. Бергяс не стал потешаться над младшим братом, сказал строго:

— Сила есть, ума не надо!.. Бог не может наделить одного человека сразу двумя достоинствами.

И поучил и защитил от насмешек.

Сейчас Лиджи под шестьдесят, но сам он еще не замечает в себе старости, хотя лицо его потемнело и осунулось, а на темени разрослась большая плешь.

Бюрчя привязал своего коня рядом с конем Лиджи, сладко похрустывавшим сеном, и пробормотал привычное «мендевт» своему бывшему хозяину.

— Здравствуй, Бюрчя! — раздельно и громко крикнул Лиджи с копны. — Лезь ко мне, здесь посуше… Хвати глоток с устатку!

— Благодарствую! — недовольно ответил Бюрчя. — Забыл, что ли, не пью!

— Все пьют, а Бюрчя отказывается, — насмешничал Лиджи. — Ты же сейчас большой человек, колхоз чилян![74] А раз так — должен быть сильным! Понимаешь, сильным! А откуда силы взять, если не пить чай и араку?

— Зачем мне лишняя сила? За отарой ходить силы достанет… А бороться на кругу — мои годы вышли! — с неприязнью проговорил Бюрчя.

— А-а, боишься? — захохотал во всю глотку Лиджи. — Силы нет, а пришел драться! Прогонять меня пришел от скирды? Да я вас всех с грязью смешаю, и тебя, и твоего зятя!

Бюрчя молчал, раздумывая: вступать ли ему в дальнейшие разговоры с пьяным человеком. А Лиджи, подняв лежавший рядом прутик конского щавеля, сломал его о колено, сложил прутик вдвое и снова сломал, и, когда остались одни обмусоленные обломки, протянул их Бюрче.

— Вот что сделаю с тобой и Бамбышем!

У Бюрчи дыхание зашлось от негодования. Коленки его противно задрожали. Калмыки говорят: «Выложенный верблюд боится мертвого верблюда-самца». Для Бюрчи нынешний Лиджи значил не больше, чем тот самый верблюд-кастрат. Лиджи только на словах страшен, только на словах его спесь. Но ведь не всякий табунщик видит Лиджи таким. Вон те двое, что живут пока на подачках мироеда, да и еще кое-кто оглядывается на Лиджи. «Эх, надо бы сбить с него спесь, — лихорадочно соображал в эту минуту Бюрчя, — но как? Он против Лиджи что комар. В молодые годы тот на спор убил кулаком теленка…»

Бюрчя постепенно справился с дрожью, которая будто отголосок давней боязни, болезни страха перед Бакуровыми, охватила его тело. Нерешительность Бюрчи была истолкована Лиджи по-своему.

— Прикусил язык? Вот так бы и давно! — сказал он, чуть подвинувшись в сторону, словно освобождая Бюрче место на копне. — А теперь садись, будем говорить.

Не дождавшись, когда Бюрчя сядет, Лиджи рванул его за ворот шубейки и потянул к себе. Бюрчя, потеряв равновесие, сунулся носом в сено.

— Э, да ты уже хватил где-то, — хохотал Лиджи. — Чуть тронул — и ты уже с копыт долой.

Бюрчя влез на копну, сел не рядом, напротив. Лиджи налил из бортхи в чашку, хлебнул.

— На! — ткнул чашку в руки Бюрче. Бюрчя отказался.

— Ну вот что, товарищ колхозный скотарь!.. Будешь пить или нет — дело хозяйское… Станешь разговаривать со мною или будешь нем, как рыба, — мне тоже плевать, главное — слушай мои слова: не смей трогать мой скот! Где хочу, там и пасу!