Зултурган — трава степная

Весть о том, что в гости к Лиджи приехали два русских парня, птицей облетела все кибитки хотона Бергяс. Девушки и молодые женщины скоренько закончили вечернюю дойку коров и поспешили к Лиджи. Вслед за ними потянулась и хотонская детвора, мальчишки и девчонки. Мужчины тоже собрались вместе, но в другом конце хотона, у кибитки Чотына Хечиева. Так предписывал им закон чести, мужского достоинства. Не будут же они в самом деле, как безмозглая ребятня, заглядывать в чужие двери, где остановились незнакомые люди. Конечно, они тоже ведут разговор о приезжих. Откуда парни? По каким заботам? Если проездом, то почему нет с собой никакой поклажи? Заявились в родовой хотон, почему не к старосте, как другие, а к Лиджи? Не только русские, но и калмыки никогда у него не останавливаются. Конечно, и мужчин разбирает любопытство. Не так уж часто наведываются сюда гости, тем более русские. В хотоне их бывает двое: один — это Яшка-рябой, по-калмыцки хорошо говорит, приезжает сюда два раза в год, весной и осенью, когда стригут овец. Собирает шерсть, кожу, рога-копыта, кости, тряпье. В обмен на сатин, ситец, шерстяные ткани, нитки, иголки, сахар, пряники, баранки и прочий мелкий товар. Другой русский — Микола Жидко… Этот всегда знает одну дорожку к хуторскому старосте Бергясу Бакурову. И уже давно больше никто из дальних тут не появлялся.

Ребятишки, высыпавшие к кибитке Лиджи, надеялись полакомиться сладостями. Девушкам и молодым женщинам хотелось купить табаку, ниток, иголки, но к седлам приезжих поклажи не было приторочено. Это всех огорчило.

Борис и Вадим условились подъехать к хотону на закате солнца, чтобы быть менее заметными, но они ошиблись. У калмыков, говорят, глаза узкие, но видят далеко. Почему? А потому что калмык весь день — с отарой овец, с табуном лошадей, со стадом верблюдов или коров и никогда не сводит с них глаз. Скот ходит по всей степи, и пастух видит всю степь. Поэтому двух всадников заприметили еще тогда, когда они подъезжали к реке. Заметили их даже из соседнего хотона Ик-Хагта.

Борис знал от отца, да и сам понял, когда приезжал сюда, что по внешнему виду кибитки можно сказать, кто в ней живет: богатый или бедный. Богатый калмык держит много овец и не реже чем через пять лет меняет войлок на кибитке, она у него почти всегда белая. Среднего достатка человек сменит войлок раз или два в жизни, кибитка у такого серая. Бедный калмык не меняет отцовский войлок на новый, разве что подбирает то, что выбрасывает богатый, и этим латает свой джолум, то есть полукибитку. Жилище у бедняка темнее ночи, снаружи и внутри.

Посоветовавшись, путники решили попросить ночлег не в белой и не в черной, а в серой кибитке — и попали в пристанище Лиджи, двоюродного брата старосты хотона.

Когда они спешились, хозяйка — молодая смуглая женщина — доила корову. Взглянув из-под брюха коровы на нежданных гостей, она бросилась в кибитку и стала будить спавшего мужа:

— Яглав! Яглав![2] У нашей кибитки два русских парня! Вставайте, они уже слезают с коней.

— Русские? Возле нашей кибитки? — спросил удивленно муж и сел на топчане. Гостей надо встречать на улице, таков закон у калмыков. Лиджи вышел, кивком головы поздоровался с приезжими, стоявшими возле лошадей. Потом, не говоря ни слова, взял оба повода, провел по лошадиным спинам ладонью. Нет, лошади не потные! Отвел их к коновязи, привязал чумбуром. Вернувшись к гостям, так же без слов, жестом пригласил в кибитку. Там показал в передний угол, на возвышение, где было сложено все богатство его семейства — постель, подушки, шубы, кошма, а на самом верху стоял маленький будда. Сооружение это называлось бараном. Гости поняли жест хозяина и сели на войлок у барана. Хозяин продолжал молчать. Тогда Борис взглянул на него и спросил:

— Можно переночевать у вас?

— Толмач уга[3], — ответил Лиджи.

Вошла хозяйка. Молча взяла прокуренную трубку мужа, набила мелко порубленным табаком-самосадом и наклонилась над потухшим очагом. Покопалась в золе, отыскала крошечный уголек, прикурила от него и подала трубку Борису. Потом сказала что-то мужу. Тот снял со стены захватанный руками почерневший от дыма деревянный ларчик, открыл его, достал клочок старой измызганной бумажки, передал жене. Та неумело скрутила цигарку, прикурила от нового уголька и вручила Вадиму.

Ни тот, ни другой не курили, но отказываться было нельзя. Перед отъездом Николай Павлович, отец Бориса, предупреждал их, что, куда бы они ни зашли, им в первую очередь подадут табак, потом сварят чай. Надо курить и чай пить. Отказ от гостеприимства глубоко ранит хозяина.

Гости старательно курили. Борис переусердствовал, закашлялся. Вадим хитрил, затягивался не глубоко, набравши в рот, выпускал дым тоненькой струей.

Хозяева тем временем вели оживленный разговор.

— Что же мы так и будем молчать? Толмача позвать? Или послать их к ааве?[4] — сказала жена Лиджи.

— Что ты мелешь?! Они приехали к нам. Пошлем к ааве — люди осудят.

— Вы правы, мой муж, — вздохнула та, — но как мы объяснимся с ними. По-русски-то не знаем.