Зултурган — трава степная

— Уважаемый зайсан Хембя! По возрасту я младше вас, но мне хотелось бы сейчас поговорить с вами, как мужчина с мужчиной, на равных…

Дяявид не торопился со словом, обдумывал каждую фразу. Медленными движениями он извлек из кармана серебряный портсигар, раскрыл его, постучал мундштуком папиросы по углу подставки.

— Наш разговор, надеюсь, будет откровенным, без взаимных обид… Нужно лишь проявить поистине мужское терпение. Для вас, Хембя, наверно, не секрет, что из всех Малодербетовских зайсанов вы наиболее близки мне. Я ставлю в пример другим вашу доброту, ясный ум и осмысленные решения. Говорят: «Ребра являются опорой груди, а грудь — ребрам». Так и мы с вами поддерживаем друг друга и живем добрососедски, в ладу. Я давно привык считать: ваше горе — мое горе, моя радость — ваша радость. До вчерашнего дня меня мучила одна общая печаль, и я искал случая, чтобы излить перед вами душу. Пусть эти освященные стены монастыря станут свидетелями моего чистого порыва к вам… Скажите, Хембя, гнетет ли вас то, что у вас нет наследников?

Слушавший все это с умилением Хембя воскликнул:

— Ваша светлость! Что за вопрос? Разве я не хотел бы иметь детей? Где только я не был, на какие жертвоприношения не шел. Но так угодно судьбе, что моих седин не коснутся нежные руки детей. У меня нет ни на кого обиды за это! Даже на Байчху, которая страдает, быть может, больше, чем я сам… К чему затевать разговор о семейных терзаниях под крышей храма? Сейчас уже нет такого доктора, чтобы он изменил решение самого бурхана.

— Зайсан Хембя! Не будем отчаиваться! — остановил его с веселой улыбкой нойон. — Недавно в Царицыне я повстречал своего давнего приятеля по лицею, князя Михаила. Пристанище князя в Москве, а в Саратовской губернии у него три деревни. На Волгу князь приезжал по своим делам. Мы хорошо поговорили с ним, и он, немолодой уже мужчина, поделился со мной своей радостью: тридцать лет прожил в согласии с первой женой, и у них не было детей. А четыре года тому вступил в повторный брак, и новая супруга его подарила князю двух младенцев.

Хембя пугливо покосился на жену:

— О, у русских свой путь и даже бог свой! — возразил Хембя. — Князь Михаил женился на молоденькой и небось забыл о прежней спутнице жизни… Я не могу оставить Байчху на старости лет! Это не по мне, высокочтимый нойон Дяявид! На такой грех никогда не решится ваш покорный слуга.

— Хембя, успокойся! — сказала ему супруга с непонятной для мужа веселостью в глазах. — Если говорит нойон, да в присутствии багши, полагается все выслушать до конца… С тех пор как наши далекие предки перекочевали в Россию, прошли века. От тех, почти забытых, времен до нынешнего дня продолжался род зайсана Хемби. Но долгая нить эта может оборваться. У вас нет детей, некому нести дальше фамилию зайсанов. Разве правильно будет, если пятьсот дворов аймака останутся без хозяина, а Хембя будет спокойно наблюдать, как уходит в небытие род его?

Хембя хотел было прикрикнуть на жену за то, что она потворствует греху… Но по лицам нойона и багши он понял: дело это основательно обговорено в его отсутствие, и последнее слово будет за Бааза-багшой. А настоятель монастыря, вслушиваясь в слова нойона, уже раз или два согласно качнул головой. Хембе ничего не оставалось, как покориться. Впрочем, у него еще будет время, решил он, обо всем хорошенько подумать на обратном пути и поговорить наедине с женой, которая слишком распустила язык в священном месте.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

До обеда еще не близко, но безжалостное солнце готово испепелить все живое. Затерявшийся в просторной степи хотон будто вымер. Лишь около одной кибитки всегда слышны голоса. Пряча голову в тени от навеса, хозяйка лепит кизячные кирпичики, раскладывает их рядком на солнце. За спиной она давно уже слышит детские всхлипы, крик. Не ополоснув рук в корыте, подошла к двери, сердито спросила:

— Эй, сорванцы! Что вы там затеяли?

В кибитке что-то грохнуло, со звоном покатилось.

— Яглав, яглав! — со стоном промолвила женщина и пошла споласкивать руки, на ходу придумывая наказание шалунам.

Дети везде — дети… Их возраст таков: шалить, бить посуду, волтузить друг друга в потасовке. Отчитай, накажи, дай подзатыльник — взвоет… Больше не от боли, а от обиды. Через минуту опять, глядишь, сцепился с ровесником или братом.