Зултурган — трава степная

— Чего колготишься? Не царь приехал! Надо мне перед ними раскланиваться. Да и прихворнул я, видно… — Бергяс покряхтел, перевернулся в постели, но так и не встал.

Сяяхля видела, что Бергяс не мог переломить упрямый свой характер.

— Молодой молодому — рознь! — рассуждала Сяяхля. — Где только не бывают теперь молодые, с кем не встречаются! Уедут, разнесут весть о том, что хозяин аймака даже не поднялся навстречу гостю. Если вам все равно, что о вас скажут, подумайте о детях, о родственниках. Ведь из-за вас окрестные люди будут поносить весь род!

Сяяхля сделала вид, что готова исчезнуть из кибитки подальше от позора.

— Куда навострилась? — окликнул жену взбудораженный ее словами Бергяс. — Когда мужчина в доме, бабе не полагается выходить навстречу гостям.

Бергяс стал поспешно одеваться.

— Приходил старик Окаджи, отец Пюрвы, сам вызвался собрать меньшую кибитку, для очага. Хочу показать ему место. Дует сильный ветер, на улице в зуухе невозможно топить, — объяснила Сяяхля причину, почему она все-таки должна отлучиться, несмотря на приход гостей.

Бергяс отсутствующим взглядом уставился в дымовое отверстие. Он обдумывал предстоящую встречу с приезжими.

2

В другое время Бергяс вылежал бы до обеда. Но сейчас слова жены о чести рода словно кольнули его острой иглой и заставили подняться с постели. Сяяхля была права… На следующий год назначены перевыборы старосты аймака. Во всем Дунд-хуруле десять родов, около тысячи семей. Сначала избираются хотонные, родовые старосты, затем — аймачный. Бергяс смолоду числился головою своего родного хотона Чоносов[22]. Пять лет назад его впервые поставили старостой всего аймака Дунд-хурул. Два года тому назад он второй раз прошел выборы и снова занял этот пост.

«Да… через год опять будут избирать аймачного старосту, — размышлял Бергяс. — При выборах берется во внимание все. Умение вести хозяйство, поддерживать обычаи, ладить с людьми. Быть строгим, но не сеять недовольства своим правлением. Если чем-либо запятнаешь свое имя, могут и не поставить над людьми… Так и должно быть, по совести, по правде. Только поищи этой правды в неоглядной степи! Нужного им человека подбирают в узком кругу: багша хурула и русский улусный попечитель. И первое, когда прикидывают, и последнее слово — за ними! Не было такого случая, чтобы выборы пошли против их воли и согласия. Так вот. Эти двое — мои люди, — рассуждал Бергяс дальше. — Багша Дунд-хурула — двоюродный брат, а русский попечитель перебрал от меня — не пересчитаешь… Что в узел ни завяжи — поволок. А в долг возьмет, считай, пропали деньги. Вчера содрал сто рублей. Да еще врет: жена заболела, в Саратов везти… Как будто это моя обязанность — чужих жен лечить… Чувствует, собака: приближаются выборы… Я и не заикнусь о долге. А терять такое почетнее место кому охота? Приходится и самому лишку взыскивать с батраков. Вот и вертишься юлой. Гостю улыбайся, а на своего волком смотри… Как бы ни подсоблял попечитель в день выборов — нельзя скидывать со счетов волю скотоводов. Их много, тысячи… И всегда найдется человек, затаивший обиду. Один слово скажет, другой подхватит, а то и прибавит. Глядишь, целый ком на тебя покатился… Неспроста говорят: «Слово и камень рушит»… Не время сейчас злить людей, будь они и проезжие путники. Ох, Сяяхля, Сяяхля!.. Тебе бы в старосты, да бог создал бабой!»

Бергяс, уже ополоснувший лицо теплой водой, напялил на себя белую рубашку, а поверх нее — черный шерстяной бешмет. Он подошел к двери и начал обуваться. Начищенные до блеска хромовые сапоги ждали своего хозяина с вечера.

В дверь кибитки тихо постучали. Когда в кибитку заходит калмык, он не спрашивает разрешения. Значит, пришли те парни. Бергяс не отозвался на стук. Быстро вернулся к барану и сел на ширдык, подобрав ноги под себя. Стук повторился. Бергяс неторопливо снял с угла шкафа набитую еще утром обрамленную серебром трубку и с гордым видом, громко причмокивая, затянулся. Этот звук услышали гости и, поняв, что в жилище кто-то есть, вошли.

3

После кибитки Лиджи с шестью терме и убогого джолума Нохашка просторное, на восемь терме, жилье Бергяса показалось Вадиму и Борису хоромами. Посередине кибитки здесь не было очага, где по обыкновению чадит кизяк. По правую руку от входа — деревянная кровать, отгороженная ширмой из цветастого сатина. Налево от входа — уута[23]. От постороннего глаза все это укрыто дорогим ковром с азиатским узором. В кибитке, тщательно убранной заботливыми руками, были еще два сундука с внутренними замками, отделанные рельефной блестящей жестью. По углам сундуков искусно вырезанные латунные будды, рядом с которыми поставлены зулы — горящие лампадки. В глубине кибитки, за сундуками, отведено место для котла. Через прорезь в деревянной крышке пробивался пар, пахло калмыцким чаем.

Парни поздоровались с хозяином.

— Исдароф! — ответил им Бергяс. Немного погодя дал знать рукой, чтобы гости сели на ширдыке перед кроватью.