Зултурган — трава степная

— Много чего я хотел! — отец отмахнулся. — Ты же знаешь, почему я сейчас говорю о медицинском. Будь ты врачом, получил бы назначение в госпиталь, а это не одно и то же, что на передовую линию.

— Не всем дают назначение в госпиталь, отец. Вадим по опыту врачевания заткнет за пояс иного профессора, а на фронт поехал рядовым. Твой сын будет офицером! — сказал Борис, немного рисуясь.

Жидков-старший в раздумье долго жевал былинку клевера, поднятую с задка линейки.

— Семиколенов — это совсем другое дело! — изрек отец с какой-то непонятной для Бориса интонацией в голосе. — Он поехал на фронт, чтобы распространять свои идеи. А какие — мы с тобой не очень-то в них разбираемся. Нам должно быть ясно одно: если идеи Семиколеновых возьмут верх, то нам с тобою несдобровать.

— Фи-фи! — присвистнул Борис опять. — Гляжу, не шутейно испугал он тебя? Меня-то Вадим не осилил распропагандировать, а ты, старина, поддался? А еще называешь себя владельцем капиталов!.. — Борис заливисто расхохотался, толкнув отца в плечо.

— Мы с тобою, сын, такие же капиталисты, как из деда Наума гренадер. Иметь много скота — это еще не богатство. Один затяжной зуд, и все пойдет прахом. А Вадим, он мне определенно импонирует: своей целеустремленностью, верой и в себя и в жизнь. И за веру эту он готов заплатить по большому счету. Мне это всегда нравилось в людях. Жаль, Бориска, что мы с тобою не из той породы людей… Ты со мной согласен?

Борис знал, чем оборачиваются для него подобные разговоры, и молчал. Так оно и случилось: отец полез за примерами в родословную.

— А дедушка наш, Никифор, был не богаче слепого Наума смолоду, да прозрел-таки, прозрел рано! Умение жить, изворотливость в коммерции сделали и его и нас людьми с достатком.

Борис заметил хмуро:

— Пусть я, по-твоему, вырожденец… А почему ты на себя злишься? Разве ты не приумножил достатка и дедова, и отцова?

— По мелочам, сынок! По мелочам!.. Боюсь вот, как бы мы с тобой совсем на банковские нули не скатились.

— Плачешься ты слишком в последнее время! — настаивал на своем Борис.

— Подбодрил бы старика! — в голосе отца прозвучал горький упрек. — Сотворил бы такое, отчего отцу хоть на душе полегче стало. — Не дождавшись ответа, продолжил: — Надо нам, сынок, получше вглядываться в то, что творится около!.. Мир вот-вот вверх дном переворотится!.. Почитываю я газетки, иной раз большевистские в руки попадутся… Ох, не простое затевается!.. Что на фронтах, что по городам волжским… Напяливаем на серую крестьянскую массу шинелишки да ружья в руки суем, а в души людям никто, кроме большевиков, не заглядывал… Долго, думаешь, мужичок этот, что от плуга да от голодных детских ртов оторван, грудь свою будет под германский штык подставлять? Озвереет и хряснет по башке и мне и тебе, да и повыше, глядишь, замахнется.

— Руки коротки! — резко, с неожиданной яростью заявил Борис… — Над серой скотинкой есть «пастухи» в офицерских мундирах. А эти присягали царю, вере и отечеству!.. Знаешь офицерскую поговорку перед строем: «Не можешь — научим, не хочешь — заставим!» Вот почему, отец, я тоже хочу в офицеры. Солдаты — стадо, в какую сторону погонишь, туда и пойдут. Армия всегда держалась на офицерах и генералах.

— Стадо тоже полагается знать, Борис!.. В стаде, оказывается, есть свои вожаки, незаметные до поры… Тебе никогда не приходилось видеть отару, когда она попадает в огонь или снежную заметь? Все безумие выплеснется наружу!

Борис не ответил, но, судя по выражению лица, в чем-то был несогласен. Он как-то почти вдруг поверил в себя, записавшись на офицерские курсы. Отец, поняв нынешнее настроение сына и уже определившееся отчуждение от прочих забот, решил посвятить его кое в какие из своих промыслов.

— Ты не забыл о том калмыке Бакурове, которого в свое время называл варваром? А ведь он в делах-то оказался половчее многих русских! — не скрывая зависти, заявил Николай Павлович.

— Бергяс, что ли? — Борис состроил кислую мину.

— Он самый! — Николай Павлович заерзал на сиденье, расслабляя галстук, продолжал: — Едва объявили о войне, Бергяс потихоньку сбыл дойные стада, пригнал из Задонья табун жеребят-однолеток. Сейчас кони в самой поре, идут по двести пятьдесят целковых за гриву!.. Вспомни: два года тому красная цена степным кобылкам была — четвертной, не больше!.. Вот где, оказывается, ждало человека богатство!

Борис понял сетования отца.

— И в чести у начальства небось ходит тот Бергяс: патриот, печется о снабжении армии!

Николай Павлович даже руками замахал, распалясь от досады:

— Как в воду глядел, сынок!.. Бергяс получил диплом военного ведомства: опора цареву войску, надежный поставщик…

Борису стало жаль отца, страдающего от ненависти к конкурентам.

— Но и ты, папа, не обижен!.. Ему — диплом, а тебе — орден!.. Да и табунок у тебя вот-вот под седло пойдет!.. И о другом вовремя позаботился.

Николай Павлович, недовольный осведомленностью сына, нагнулся, сдвинул брови: