Зулус Чака. Возвышение зулусской империи

Эту точку зрения можно было встретить и в многотомной «Кембриджской истории Британской империи», и в претендующих на солидность монографиях, и в университетских пособиях, и, конечно, в учебниках, написанных для африканских школ в колониях. Неизменно приводилось число людей, павших жертвами войн Чаки. В разных изданиях оно колебалось между одним и двумя миллионами, то есть, весьма вероятно, превышало общую численность населения тех земель, которые были основной ареной деятельности Чаки.

Даже Брайант, относившийся к зулусам с искренней теплотой, все же писал о Чаке как об олицетворении зла.

Райдер Хаггард в известном романе «Нада» вывел Чаку безумцем, страдающим манией истребления людей.

Такая трактовка образа Чаки как бы оправдывала приход колониализма в Южную Африку. Ведь если там царили чудовищные порядки, то европейцы совершали благое дело, явившись и взяв африканцев под свою опеку.

Этот взгляд повлиял и на некоторых африканских авторов. Томас Мофоло в романе «Чака» все-таки писал прежде всего о беспощадности, о бессмысленном истреблении людей.

Судя по откликам печати, такое отношение проявилось и в многосерийном фильме «Зулус Чака», поставленном на деньги Южноафриканской радиовещательной корпорации в 1987 году — к двухсотлетию со дня рождения Чаки (правда, дата эта отнюдь не бесспорна).

Основанием для такой трактовки образа Чаки был завершающий период его правления, особенно самый последний год, когда Чака действительно превратился в деспота, истреблявшего людей. Тогда против него и возник заговор двух его сводных братьев и главного советника, и 24 сентября 1828 года он был убит.

Мы не знаем, как был организован тот заговор и что думали заговорщики. Может быть, им созвучны были помыслы римлянина Брута? О них мы тоже ведь знаем не так уж много, разве что слова, которые вложил в уста Брута великий Шекспир: «Я любил Цезаря, и я его оплакиваю. Он преуспевал в своих начинаниях, и я радовался. Он был отважным, и я его чтил. Но он был деспотом, и я его убиваю».

Зулус Альберт Лутули (1898—1967), генеральный президент Африканского национального конгресса и первый африканец — лауреат Нобелевской премии, считал, что в последние годы жизни Чака утратил поддержку своего народа: «Чака умер, не оплакиваемый своим народом, который он вывел из тьмы»[11].

Уставшие от недавних ужасов зулусы не воспрепятствовали свержению своего прежнего кумира. Не воспротивились даже тому, что Дингаан, брат Чаки, обагривший свой ассегай братской кровью, стал новым правителем страны. Устранение Чаки явилось протестом против жестокостей последних лет, но отнюдь не против основных направлений его деятельности. Дингаан отказался от бессмысленных кровопролитий, но продолжал дело объединения зулусов и создания начал государственности.

Чака, несомненно, был жесток, но в спорах о нем его жестокости нередко приравнивают к кровавым преступлениям диктаторов XX века. Это, разумеется, абсолютно неправомерно. Чака принадлежал обществу, находившемуся на совершенно ином уровне развития. Все человеческие ценности, само отношение к человеческой жизни были совершенно иными. Тут нам достаточно вспомнить соответствующие этапы истории народов Европы и Азии. Меньше ли тогда лилось человеческой крови?

Среди всего, что написано о Чаке в Африке, на Западе и даже у нас, в серии «Жизнь замечательных людей», книга Риттера стоит особняком. Чаке повезло, что о нем есть книга человека по имени Риттер. Эрнест Август Георг Эдуард Арнольд Риттер.

Книга Риттера — первое и пока еще все-таки единственное подробное жизнеописание Чаки. Но ее ценность этим не исчерпывается. Дело в том, что она построена на преданиях зулусской старины. Риттер записал и собрал слышанное им когда-то и расположил хронологически — от рождения до смерти вождя. К этому он прибавил рассказы тех людей, которые в детстве сами видели Чаку или слышали о нем от отцов в дедов.

Европейскими свидетельствами Риттер не пренебрег, но он понимал, что Чаку видели всего несколько европейцев, и то лишь в самые последние годы его жизни. И главное, по этим свидетельствам не понять побуждений, которыми руководствовался Чака. Ведь даже языка зулусского никто из этих европейцев толком не знал.

И Риттер решил, как он сам пишет, «изобразить создателя зулусской нации Чаку таким, каким его представляли себе сами зулусы, особенно в конце прошлого века».

Зулусский эпос и составил эту книгу иди, во всяком случае, стал ее основой. Конечно, в преданиях было много неправдоподобного. Риттер оставил и это. Разве не стоит узнать, каким остался образ вождя в памяти народной?

Можно спорить, к какому жанру отнести эту книгу. Ее нельзя назвать строгим историческим исследованием, не назовешь ее и романом. Ближе всего она к историко-художественному жанру. А широкое использование эпоса сделало се новаторской. Лишь потом, в шестидесятых годах, получило всеобщее признание мнение, что прошлое Африки не восстановить без народных преданий, без устной исторической традиции.