Зум-Зум

Едва она выехала из ворот Чукурлара, на кремнистое шоссе, закатная радость подняла в ней буйный, невыразимый словами, восторг.

Широко раскрытыми, блестящими глазами видит Леля зелено-золотистую мглу, пролитую над дремлющими в сладострастной истоме садами, белые дачи, горящие медноковаными окнами, чёрные свечи кипарисов, устремленные к уходящему солнцу, — и, словно от сладкого вина, кружится голова Лели… Хочется стать воздушно-легкой, совсем не чувствовать себя, без оглядки растаять в золотом тумане.

— Как хорошо! Как хорошо! смеётся Леля, с наслаждением чувствуя, как тепло и атласно струится вокруг её тела всколохнутый бегом коня воздух.

Леля обгоняет едущую впереди компанию. С какой-то особенной, резкой четкостью примечает: спокойные, важные папа и мама, под полотняным балдахином коляски, и на переднем сидении — раскисший, недовольный Хроботов; Маша Григорьевна в войлочном грибе малахая, неуклюже умостившаяся на жирной белой лошади, которую, по обыкновению, не может заставить отдалиться от крыла экипажа; гарцующий на вороной Мавританке Тилька; Люси, словно вопросительный знак изогнутая в дамском седле; Александр Александрович, с вежливо безразличной улыбкой, обративший к Люси свое сухое, похожее на древнюю римскую монету, лицо.

Мимолетно чувствует Леля: она сейчас всем очень понравилась. Все, даже завистница Маша Григорьевна, радостно восприняли и запомнили тонкий, черный девичий силуэт, взвившийся на мужском седле, милое лицо, осветлённое ясной улыбкой, маленькие стройные ноги, чёткие высокими блестящими сапогами на буланой масти лошади.

Удовольствие оттого, что всем понравилась, невнятно сливается с счастьем солнечной пыли, и, опьяненная шелковистыми прикосновениями ветра, ровной иноходью коня, звонким цоканьем копыт, дальше, дальше стремится Леля, чувствуя себя легкой, невесомой, словно тело её сплетено из золотистого блеска, что ликует сейчас над землею.

Сзади слышен быстрый топот: Тилька догоняет. Своевольно шаловливой прихотью вспыхивает Леля: пусть не догонит… пусть ни за что не догонит.

Стек со свистом разрезает воздух, не касаясь лошади, — жалко делать больно милой Минуте, — и навстречу Леле бешеным бегом мчатся серые от придорожного праха уксусные деревья, каменная стенка невысокой ограды, неуклюжая мажара, шагающий рядом с ней черный и задумчивый татарин. Внезапно, далеко внизу, под пологим скатом изумрудной волны ливадийских виноградников, развёртывается горячо-синее, все в золотых блестках отраженной солнечной пыли, море. Темные кусты на обочине дороги, обвешанные белыми гроздьями цветов, дохнули сладким, мутно-приторным запахом.

И, сливаясь в одну ненаглядную солнечную радость, запоминаются легко, вольно и навсегда, и лазурное, в золоте, море, и томный запах белых цветов, и шелковые струи теплого ветра, и торжественный блеск заката.

Густолиственный намет платанов внезапно распростерт над шоссе, мостом переброшенное через глубокий овраг, откуда веет влажная прохлада.

Леля останавливает Минуту. Топота больше не слышно.

— Не догнал! не догнал!

И, подняв глаза, к дремучему своду, в просветах которого проливается все тот же зелено-золотой прозрачный свет. Леля изнемогает от неизъяснимо радостного чувства.

— Как хорошо! Как хорошо! Счастье какое!.. Солнечная пыль… Солнечная пыль.

II

Крутыми поворотами уводит вниз простремившаяся под густолиственными деревьями, полная таинственно-зеленого света и свежей прохлады, тропинка. По ней вихрем струится черная амазонка Лели, и белым пятном промелькивает китель Тили. Изредка оборачиваясь и поддразнивая Тилю румяною улыбкой, мчится Леля.

Не догонит… Не догонит…

У старого дуба, из дупла которого в плоский водоем, журча, падает серебристая нитка студеной воды, тропинка внезапно расширяется в продолговатую площадку.

Сразу останавливается разбежавшаяся Леля. Наклонясь к роднику, перехватывает запёкшимися губами холодную струю, и внезапно все существо девушки преисполняется сладостной свежестью: стала легкой, воздушной, взмахну руками и взлечу, как птица.

Леля оглядывается, где же Тилька? и, обессилев от внезапного смеха, опускается на большой камень рядом с водоемом: вытянувшись в струнку, с рукою у козырька, выпучив глаза, стоит Тилька и строит смехотворную рожу.

— Какой дурак! Боже, какой идиот! хохочет Леля.

— Так точно, ваше превосходительство! — гаркает семнадцатилетний изгнанник из слишком многих гимназий.

Леля, зачерпнув воды в плоском водоеме, плескает на него серебристыми брызгами. Только пуще напыжился.

— Тилька! будет! Вольно!

Тиля срывает с головы фуражку и во весь рост растягивается у ног девушки.

«У ног твоих р-р-р-а-б-ом умру!»

— Убирайтесь вон, нахал! — отталкивает его Леля.

«О, не гони, меня ты любишь,

И не оставлю я тебя!»

— в восторге взвивается Тилька.

— Удивительно неудачные цитаты, — делает презрительную гримаску Леля. — Неужели вы воображаете, что можно влюбиться в семнадцатилетнего мальчишку?