Звать меня Кузнецов. Я один

…Мать уходит в прошлое, как по воду,
А колодец на краю войны.
Он из снега чёрным солнцем светит,
Освещая скудным бликом дом.
И на санках вёдра, будто свечи,
Догорая, оплывают льдом.

Не ходи ты, ради бога, мама,

К этому колодцу за войной!

Как ты будешь жить на свете, мама,
Обмороженная сединой?

Сознаемся в противоречивом и даже болезненном впечатлении от этого настроенного на высокую ноту стиха. В нём явный, режущий слух разлад между образной изысканностью и трагической прямотой содержания. Метафоры в нём слишком отвлечённы, чтобы трогать, слишком красивы — вопреки ситуации! Слишком эффектны и умозрительны…

Как некстати отвлекается автор на трагическую драпировку строфы! Такой умело декорированный стих не может быть трагичным. Он кощунственно красив для трагической ситуации.

Не надо поэту быть слишком изобретательным. Можно ненароком упустить сам стих, его живые, органические свойства.

Это именно по поводу стиховых шарад высказался довольно горячо Н. Заболоцкий: «Нет! Поэзия ставит преграды нашим выдумкам, ибо она не для тех, кто, играя в шарады, надевает колпак колдуна».

А самое главное, что Ю. Кузнецову колпак колдуна ни к чему, и без того его отборные стихи сверкают резкой, самородной мыслью.

Елена Клепикова

(«Литературное обозрение», 1975, № 10).

Клепикова Елена Константиновна (р. 1942) — критик. Одно время она работала в ленинградском журнале «Аврора». В 1977 году вместе с мужем Владимиром Соловьёвым эмигрировала на Запад.

Ю. Кузнецов обращается подчас к фольклорным, сказочным, притчевым мотивам (так из сказки о царевне-лягушке возникает «Атомная сказка», своеобразная современная притча о губительной ограниченности человека, уничтожающего то, что в бережных руках открывало чудеса). Эта тяга к фольклору молодого поэта, мне думается, воспринята от народно-поэтических традиций.

Об этом говорят не только почти «хлебниковские» ассоциативные сближения: «Цветы исполнены свободы, как простодушные народы». Прочитайте вот эти строки:

Его повесили враги
На уцелевшей ветви.
И память стёрли как могли.

Что был такой на свете.

Не знали люди ничего,

Но лист кружился рядом
И говорил:
   — Я знал его,
Он был мне сводным братом.

В этом ощущении родственности природы и человека видится мне близость Юрия Кузнецова поэтике В. Хлебникова, «замыкающего в меру трепет вселенной», убеждённого, что «будет липа посылать своих послов в совет верховный». Или переосмыслению тех же идей в творчестве Н. Заболоцкого, который слышал «и трав вечерних пенье, и речь воды, и камня мёртвый крик».

Близость Заболоцкому сказалась и в обращённости поэта к одической — державинской традиции с её возвышенно отвлечённой образностью и пафосом (особенно ощутимо это в стихах «Стоящий на вершине», «Звезда», «Поэт»).

Игра вымысла, парадоксальные ассоциативные сближения придают стихам Ю. Кузнецова, их образному смыслу неожиданность, необычность.

Владислав Залещук

(«Молодая гвардия», 1975, № 2).

Залещук Владислав Николаевич (р. 1929) — критик. Он много лет возглавлял в журнале «Дружба народов» отдел поэзии.

Ярче всех с драматической остротой и поэтическим своеобразием тревогу молодого поколения выражает, мне думается, Юрий Кузнецов. Его эстетические истоки — во многом идут от поэтического языка двадцатилетних поэтов, зазвучавшего в окопах Великой Отечественной войны. Резкая и точная фокусировка избирательного видения, широта и глубина мысли в лучших стихах могли бы послужить темой отдельного разговора, тем паче, что характер поэта властно проступает в его первой большой по звучанию книге…

Сергей Орлов

(«Октябрь», 1975, № 4).