Звать меня Кузнецов. Я один

Но, может, у Кузнецова были авторитеты среди сокурсников? В 1982 году поэт в очерке «Очарованный институт» признался, что в студенческую пору ему очень повезло с соседом по общежитию. Он писал: «Мне повезло. Моим соседом по комнате был прозаик, а не поэт. Одно меня в нём удивляло: он мог писать, не отрывая перо от бумаги. Так и скрипит по нескольку часов, не вставая, а если вскочит, то как заведённый ходит взад-вперёд, заложив руки за спину; только глаза где-то блуждают. Походит, походит — за стол и снова скрипит.

— Разве можно так писать? — спрашиваю. — Хоть бы оторвался, подумал.

— А? Что? Пускай индюк думает, — ответил и продолжает писать.

По месяцам скрипел. Я засну и во сне слышу скрип. Однажды я не выдержал и говорю:

— Дай взглянуть.

Дал. Смотрю: есть живые детали, но коряво и мыслей никаких.

— Ты хоть бы почитал что-нибудь, — советую.

— Опосля, братка. Не мешай! — машет свободной рукой и снова скрипит. Мне до сих пор этот скрип снится. Бывало, засну и слышу знакомый звук. Это он скрипит где-то на Камчатке. Славный человек».

Этого соседа Кузнецова звали Николай Рыжих. Он действительно был неплохим человеком. По возрасту Рыжих оказался на семь лет старше Кузнецова. Корни у него были воронежские. В юности он окончил училище подводного плавания и потом по распределению попал на Тихоокеанский флот. Однако в 1960 году ему пришлось на своей карьере флотоводца поставить крест: Никита Хрущёв объявил о масштабном сокращении флота и молодой подводник вынужден был уйти к рыбакам. Второй родиной Рыжих стала Камчатка. Оттуда он несколько раз уходил в промысловые экспедиции в Атлантику. Там же отважный рыбак сделал наброски для своих первых книг.

В Литинституте Рыжих занимался в семинаре Льва Кассиля. Его сокурсники поражались, когда их товарищ с Камчатки успевал так много писать. Правда, количество ещё не означало высокое качество. На одном из семинаров другой ученик Кассиля — Владимир Рынкевич даже не выдержал и посоветовал Николаю Рыжих обойтись без психологических коллизий. Он посчитал, что ну не дано камчатскому рыбаку проникновенно рассказать о движениях человеческой души. И ведь Кассиль, пусть мягко, но поддержал Рынкевича. Он тоже признал психологическую прозу Рыжих, адресованную взрослым читателям, неудачной и порекомендовал капитану рыболовецкого флота сосредоточиться на рассказах бывалого человека для детишек, сделав ставку на описание морских приключений. Кассиль, в частности, отметил сюжет с китами и новеллу о пиратах. Ему понравилось, «как в полной тьме на борту судна по огоньку угадывался сосед». Но я думаю, мастер говорил не от души. Он, видимо, просто подсластил горькую пилюлю, ибо упомянутый им огонёк — это такая банальность!

Впрочем, Рыжих никаких выводов из обсуждения на семинаре Кассиля не сделал. Он продолжал брать объёмами и экзотикой. И это ему потом аукнулось при защите диплома, когда оппоненты всерьёз раскритиковали все его производственные повести.

Если уж говорить об учившихся вместе с Кузнецовым прозаиках, то я в первую очередь выделил бы орловчанина Игоря Лободина из семинара Бориса Бедного. Насколько я знаю, поэт относился к нему по-доброму. Он понимал, что Лободин — это совсем другая школа. Парень во многом отталкивался от Бунина. Но было неясно, хватит ли ему дыхания превзойти своего учителя.

Судя по опубликованным воспоминаниям Кузнецова, из всех студентов поэт в Литинституте поначалу более всех ценил Бориса Примерова. Тот даже какое-то время ходил у него чуть ли не в кумирах. «Ростовского поэта я знал лично, — писал Кузнецов в 1982 году на страницах журнала „Литературная учёба“, — мы с ним учились на одном курсе, хотя на разных творческих семинарах. Он много знал, но как-то бессистемно: его мысли всегда расползались, как раки, в разные стороны. Жаль, что всё лучшее он написал до института и быстро сгорел бенгальским огнём. Но два года напролёт в его комнату стекались молодые поэты со стихами, особенно заочники. Он их благосклонно выслушивал и как бы одобрил, а если не нравилось, отмалчивался или переводил разговор на другое. Я к нему не являлся: боялся провала. Но когда в Краснодаре вышла моя первая книжка, он её где-то прочёл и при встрече протянул:

— Ну, Юра, тебе далеко до меня!

Он разделял общее несчастье поэтов: мерил других по себе и, конечно, не в пользу других».