Звенел булат

– О, это будет замечательно. Мы вооружим всех большевиков, газетчиков и служащих типографии.

– Когда можно доставить?

– Друг мой, я сам забегу к тебе, скажу, когда и как это можно сделать.

Декабрьские холода. Серебристый иней покрыл голые ветви акаций. Длинные ночи траурной шалью окутывали притихший город. Короткие серые дни будили грусть.

Проходя как-то по улице, Манаф показал Джаваду угловой дом, полутораэтажный фасад которого обращён на Аргутинскую улицу.

– Дом лакца Абиссинского.

– Почему Абиссинского, это же не мусульманская фамилия?

– Фамилия ему дана по названию далёкой страны, где жил он с отцом, братьями. Говорят, один из родственников достиг там чина министра монетного двора. А этот вернулся на родину, купил здесь дом.

Джавад с любопытством рассматривал большое одноэтажное здание, занимавшее целый квартал. Увидел, как из ближайшего парадного подъезда вышли два молодых человека. Один невысокого роста, в папахе, суконном пальто. Второй светлее и выше ростом, с тонкими чертами лица, в фуражке и студенческой шинели. Первый поздоровался с Манафом.

– Кто он? – спросил Джавад.

– Лакец Саид Габиев, в этом доме живёт.

– Второго не знаешь?

– Знаю, но незнаком с ним.

– Вспомни, на кого он похож? – спросил Джавад.

Глядя вслед уходящим, Манаф ответил:

– Не помню.

– На товарища Олега похож этот русский.

– Он кумык, Уллубием зовут, – пояснил Манаф.

– Кумык? – удивился Джавад.

– Кем он работает, учёный, наверное?

– Да, учёный, важные дела делает.

– Наверное, так.

Саид с Уллубием поднялись к Церковной площади и, свернув налево, направились к Вокзальной улице. Так вот он какой, Уллубий…

Недолго сиживал Манаф и в шуринской мастерской. Как и в Севастополе, он то исчезал, не появляясь весь день, а то и по несколько дней подряд пропадал где-то. За Джавада был спокоен. Гаджи-Магома относился к нему так же, как к собственному сыну Абдулле.

Некоторые члены облисполкома, обеспокоенные переворотом в Петрограде и действиями большевиков в Порт-Петровске, для укрепления своего положения объявили на десятое января 1918 года созыв Третьего съезда дагестанских представителей. За несколько дней до начала съезда стало известно о том, что в Шуру движутся многочисленные отряды чалмоносцев во главе с новоявленным имамом Нажмутдином Гоцинским и шейхом Узуном-Хаджи.

На Дербентской улице, от которой начиналась дорога, ведущая в горы, было оживлённо. Несмотря на зимний холод, мастеровые и лавочники по несколько раз в день бегали к постоялым дворам, подходили к едущим на линейках, в скрипучих двухколёсных арбах, спрашивали, что слышно в горах, зачем идут аскеры Гоцинского в Шуру. Не мог усидеть и Гаджи-Магома в мастерской:

– Эй, курдаш[4], ты из какого аула?

– Из Верхнего Казанища.

– Тогда проезжай, ты не можешь знать того, что происходит выше Казанища.

– Эй, кунак, счастливого пути, откуда едешь? – спрашивал Гаджи-Магома очередного путника.

– Из Кадара.

– Ты видел Нажмутдина из Гоцо с аскерами?

– Видел, в Дженгутае они.

– В Шуру собираются?

– А ты что, собираешься в гости звать его к себе? – ответил вопросом на вопрос весёлый верховой.

– А как же, барана приготовил, угощать буду.

– Потерпи малость, сегодня вечером доест в Дженгутае бычка, завтра до твоего барашка доберётся.

Старик возвращался в мастерскую, придвигал треножку к мангалу[5], грел озябшие руки.

– Гости, значит, у зятя, – бормотал он.

– Кто? – спросил Джавад.

– Нажмутдин.

– Дочь за дженгутайцем?

– Нет, сестра.

– А ты знаешь Гоцинского?

– Как не знать соплеменника? Не только в Аварии, весь Дагестан знает его.

– Большой человек?

– Очень. Выше меня на две головы, а толще раз в десять.

– Сильный, значит? Расскажи о нём, – попросил Джавад.

– Расскажу, коли интересуешься. Человек может стать известным и влиятельным, если обладает большим умом или состоянием. Нажмутдин – человек богатый, учёный-арабист. Покойный отец мой был мюридом Шамиля. Он близко знал Доного-Магому, отца Нажмутдина. Рассказывал, что не отличался Доного-Магома мужеством, храбростью. Зато хитрости, коварства в нём было хоть отбавляй. Смелость его заключалась в заносчивости перед теми, кто стоял ниже. Угодничество перед возвышенными доходило до самоунижения. Обладая этими свойствами, честолюбцы и властолюбцы иногда достигают высокого положения. Достиг своей вершины и Доного-Магома.