Звенит, поет

Именно в этот момент я вдруг заметил, что общего было между этими тремя людьми. Все они были без голоса.

— Ох уж эта Фатьма! Ох уж эта Пацанка! — насмешливо переговаривались подружки. — На это она мастерица!

Я выскочил под дождь. Выпрямился и побежал к Дому культуры, ощущая на своем загривке около шестнадцати пар глаз.

— Там, где мы сидели, возле скамейки! — зазвенел вдогонку неповторимый голос Фатьмы. Что ни говори, а с таким голосом не пропадешь, не потеряешься. Ох, Фатьма!

Минуты через две я вернулся, бережно держа мешочек Л туфлями. Бодро пробрался к заднему сиденью. Сел и изумился: в] уголке возле окошка Фатьмы не было.

— Положи там, — донесся откуда-то спереди ее голос.

«Так-так-так», — подумал я.

Под звуки губной гармоники Куно и мурлыканье девушек! мы подъехали к лагерю. За это время я сумел мужественно преодолеть недолгую, но острую сердечную боль.

Мы вышли из автобуса.

На поляне, вокруг яркого костра, бродили, стояли и пританцовывали юноши и девушки. Я глубоко вдохнул влажную ночную свежесть. Выводя трели, взвизгивая и хихикая, певицы разбрелись среди деревьев. Один голос перекрывал все остальные — ох, Фатьма!

— Марина, — сказал я, — я завтра поеду с ними.

— Ага, — ответила Марина. — Давай тогда свою командировку, я отошлю ее в Таллин.

Ну, этот разговор позади…

Я пошел переодеваться.

Минут через десять все собрались в большой палатке, стоявшей в стороне, среди кустов орешника и молодых рябинок. Изнутри палатка была выстлана матрацами, подушками и скрученными в жгуты одеялами; посредине возвышались два покрытых бумагой ящика из-под макарон, на них бутерброды и пустая кружка.

С треском расстегнув молнию на куртке, я оглядел помещение. Гости и хозяева сидели дружной семьей, вперемежку.

— Недурное житьишко, братцы, — сказал я и на четвереньках пробрался в дальний угол, где приметил свободное местечко, желто-зеленый свитер и карие глаза. Ох, Фатьма!

Добравшись до цели, я смущенно улыбнулся. Иногда я способен смущаться.

Корелли тут же протянул мне кружку, только что стоявшую на ящике. Она была полна. Я поднес ее к губам и слегка приложился. Потом передал Фатьме. Она посмотрела мне в глаза, давно ни одна молодая женщина не глядела на меня так. Это был пытливый, оценивающий, серьезный, милый взгляд. Не отводя глаз, Фатьма сделала два-три глотка.

— Ты почему так мало выпил? — спросила она подозрительно.

Я виновато улыбнулся.

— Не хочется, — ответил я тихо. Наверное, Фатьма поняла это по-своему, — во всяком случае, выражение ее лица изменилось. — Я обычно не пью. Разве изредка… капельку. — Немного подумав, я добавил: — Вот в студенческие времена — было дело. Иногда даже чересчур. Злоупотреблял. Да, погуляли мы в свое время. Ей-богу!

Это было мое слабое место. Частенько мне приходилось оправдываться. Я вовсе не завзятый трезвенник. Но как объяснишь в компании, что у тебя нет привычки хлопать рюмку за рюмкой и что это не какой-то там принцип, а просто я не люблю спиртного, так же как, например, кто-то не любит помидоров. Конечно, тебе тут же скажут, что это детская болтовня, что это следует рассказать своей бабушке и так далее. Поэтому я и решил намекать на зверские переборы в университете. Это звучало очень правдоподобно, и те, кто не был знаком со мной в студенческие годы, стали уважать меня как человека с характером.

На самом же деле я еще ни разу не был хоть сколько-нибудь порядочно пьян.

Фатьма все еще посматривала на меня с недоверием.

К счастью, я знал много марок и названий вин. У меня был хороший нюх и приличная память. В ней часто застревала всякая бесполезная ерунда, вроде наименований тракторных деталей или даты рождения какого-нибудь никому не известного ботаника.

— Интересно, где это им удалось откопать молдавский коньяк? — спросил я с видом знатока, поворачиваясь к Корелли. И Фатьма, я заметил, сразу успокоилась.

Время летело, летело под парусами, и это было чудесно. Болтали о всяких пустяках. Куно Корелли играл на губной гармонике. Кружка ходила по кругу. Я каждый раз подносил ее к губам и даже раза два пригубил. Должен сказать, что все было сверх ожиданий здорово.

— О-о, эй, ох ты, ребятки! А ведь Оскар сегодня не пел! Я вот-вот окосею и хочу, чтобы Оскар спел нам всем «Розы»! Вы много потеряете, если не услышите! Ах, ох!

Оскар, развалившийся на подушке, мрачно ухмыляясь и потягивая коньяк, посмотрел на Корелли долгим сонным взглядом.

— А не пошел бы ты…

— Ну, Оскар, дорогуша, ну спой, спой нам!..

— Разойдется он? — спросил я Фатьму.

Она кивнула. Глаза ее блестели. Она поглядывала по сторонам, облизывала губы, хмурилась. Наконец возбуждение нашло выход. Она скомандовала:

— Хватит его уговаривать. Начинай, Ось! «Розы»! Мы подтянем! Да, девушки?

И почему-то наморщила нос. Ох, Фатьма! Ох, Пацанка!

Так и вышло, как сказала Фатьма. Куно поднес «Вельтмайстер» к губам. Девушки стали подпевать. Оскар прищурился и запел.

— Тысячу роз ты мне принес, — пел Оскар, и я с удивлением ощутил, что меня охватывает странное умиление, сердце забилось сладко и тревожно.