Зверь

Ты заметила, что у меня веснушки? Попробуй разглядеть! Вот тут, и на руках, и на груди, и на лице. Мирко говорит, это капли восхода падают на меня, когда я сплю под открытым небом. На него капли почему-то не попадают. У него тоже есть чуть-чуть пятнышек, но мало и темнее. Наверное, на Мирко оседают капли ночи.

Волосы у меня тоже рыжее, чем у Мирко. Я однажды спросил, были ли мои мама и папа тоже рыжеволосыми. Он ответил не сразу. Он всегда думает, прежде чем ответить на вопросы о моих родителях. В основном он просит меня о них не спрашивать, но в тот день сам был не прочь поговорить.

– Как и у большинства людей, в тебе смешаны черты твоих родителей, Додо. Светлое и рыжее в тебе от матери, хотя ты чуть темнее. Веснушки и зеленые глаза тоже от нее. Отец был темнее. У него были карие, почти черные глаза и темные волосы. Размер же ты унаследовал явно от него, разве что вымахал еще больше. Он был сильным, но ты получился еще сильнее.

– Это единственное, что я взял от отца?

Мирко задумался.

– Свист, – ответил он. – Твой отец тоже свистел подобно птицам.

– Тогда он бы мне, наверное, понравился.

Мирко ничего не ответил. Он только пожал плечами.

Я часто пытаюсь вспомнить, как выглядел отец, но это нелегко, и со временем становится только труднее. У него был глубокий голос, это я еще помню. Возможно, я хорошо помню, как он здорово свистел, но ведь я могу путать с собственным свистом. Зато я абсолютно уверен, что он водил меня в горы и показывал серн, сов, медвежьи следы и лисьи норы. Он разрешал мне трогать все подряд. Гладкие камни и мягкую траву, совиную отрыжку и жуков. И все нюхать. Эти воспоминания делают меня счастливым.

Лучше всего я помню запахи. Особенно запах животных и цветов. Иногда они смешиваются. Каждый раз, когда нам с Мирко встречается белая орхидея с красными щечками, я вспоминаю отца.

– Понюхай, Леон, – говорил он, в этом я уверен. И я нюхал орхидею и обнаруживал, что она пахнет козой.

И он хлопал меня по плечу.

Мне казалось, что отец все время идет у меня за спиной. Может, оттого что я не помнил его внешности. В эти моменты что-то стягивало мне грудь. Иногда горло. Наверное, веревка.

Я помню, что он казался большим, когда в темноте заходил ко мне в спальню и начинал о чем-нибудь рассказывать. Он пах так, как обычно пахнут работящие мужчины. Пoтом и землей, и еще чуть-чуть водкой. Да, так пах мой отец.

У мамы был чудесный запах. И она была очень мягкой. Все же в ней было что-то неприятное. По крайней мере попытки вспомнить ее не доставляли мне удовольствия. Когда я думаю о ней, все словно застилает мрак, хотя Мирко и говорит, что она была светлой. И еще крик. Иногда я слышу крик. Я не знаю наверняка, она ли кричит, но, кажется, она. Не выношу, когда кто-то кричит. Лучше бы они молчали.

Но в тот день я предпочел говорить именно о матери, раз уж Мирко в кои-то веки был готов отвечать. Поэтому я еще раз спросил:

– А от мамы? Что во мне от нее?

– Точно твое лицо, Додо. Улыбка похожа на ее улыбку, особенно ямочки на щеках. И взгляд. В нем и сладость, и сила… Трудно объяснить. Но мне кажется, ты должен радоваться всему, что унаследовал от своих родителей.

– Кроме мускулов, – вздохнул я.

– Нет, им тоже следует радоваться. Благодаря им ты лучший рабочий в долине, – с этими словами Мирко положил руку на мое колено. – Именно благодаря твоим мускулам нам двоим всегда находится работа. Не забывай об этом.

Он задержал руку, и я не мог на нее не посмотреть. Черные полоски на суставах, темно-коричневая грубая кожа, почти как на моих ботинках. Так выглядят руки всех сезонных работников, как я заметил. Кроме моих. У меня руки больше, я могу ухватить то, что другим не подвластно. И я могу держать крепко.

Мирко отвел руку и закрыл глаза.

Мы сидели в тени старой ивы в тот день. Кажется, это было где-то на западной окраине долины. Возможно, после работы на консервной фабрике, которую мы ненавидели. Учитывая все обстоятельства, вот так сидеть и болтать было чертовски приятно. Мирко жевал соломинку, упершись лбом в дерево. Я сидел к нему лицом, а наши ноги лежали рядом. Я люблю так сидеть. Так мне его хорошо видно.

Он скрестил выпрямленные ноги и спустил подтяжки с плеч, так что они упали на траву по обе стороны. Я видел на рубашке оставшиеся от них светлые полосы. Рядом с ним лежал мешок, который он везде носил с собой. В нем одеяло, одежда, столовые приборы, миска, бидон и бритва. Может, еще книга. Не помню, была ли у него в тот день с собой книга. У меня тоже раньше была кожаная походная сумка, но я ее потерял, когда мы поспешно бежали из места, где я что-то неосторожно сделал с маленькой собачкой. Я люблю собак, особенно пушистых, но та кусалась и визжала так, что уши болели. Мне пришлось заставить ее замолчать. Потом мы сбежали.