Зверь

— Мне известно даже больше, чем ты думаешь, — равнодушно сообщил шепот. — Гораздо, гораздо больше. Я знаю, например, что ты одинок и больше всего на свете боишься потерять то, что имеешь. У тебя никого нет. Нет молодой жены, которая целовала бы тебя в лоб перед сном, искренне желая проснуться, наконец, вдовой. Нет детей и внуков, которым ты мог бы передать свое громадное состояние и которые не потратили бы и рубля из этих денег, чтобы положить на твою могилу букетик чахлых гвоздик. У тебя нет даже собаки, которая любила бы тебя, радовалась бы, когда ты возвращаешься домой, и умерла бы от тоски через три дня после твоей смерти. У тебя нет ничего. Разве что огромная квартира, в которой холодно и пусто и в которой ты воешь по ночам от страха. Тебе давно надоело жить. «Гекатомба» стала для тебя смыслом существования, а члены организации заменили семью. Ты — моралист. Больше всего тебя заботил собственный имидж кристально честного человека, и, потакая своему эгоизму, ты пустил всю жизнь коту под хвост. Ты добивался иного уровня бытия, не понимая, что совесть в наши дни никого не интересует. Важно иметь деньги, и тогда можешь делать то, что заблагорассудится. Хочешь — насилуй на алтаре мальчиков, поправляя рясу и крест, хочешь — пошли сотню тысяч человек на смерть. Имея деньги, можно жить так, как нравится. Ты бросил женщину, которую когда-то любил и которая, как это ни странно, любила тебя. Все из-за бреда о морали и совести. Ты говорил себе, что желаешь ей добра, но мы-то с тобой знаем, что это не так. Ты заботился о себе. Точнее, о своем безупречном авторитете. Тебе хотелось спрятать эту женщину от других, дабы никто не заметил, что она — всего лишь обычный человек и ей не чуждо то, что не чуждо всем нормальным людям. Ты боялся даже не ее опрометчивых шагов — она, потакая тебе, их не делала, — а того, что если такой шаг вдруг будет сделан, то окружающие ткнут пальцем в тебя. Ату старика! Его жена любит неформальный секс! Не так ли? Друг мой, ты похож на старый рассохшийся шкаф. Она хотела иметь нормальную семью, а ты пытался загнать ее в монастырь. Глупый, нудный старик, любитель проповедей. А теперь тебе страшно. Ты боишься смерти. Это так ужасно, разом потерять все, что имел. Мне жаль тебя. Наверное, жутко вдруг осознать, что ты далеко не так силен и бесстрашен, как казалось… Увидеть глубину могилы и ощутить ее сырость, понять, что уже через три дня после похорон никто не вспомнит о тебе…

Аид почувствовал, как тугой горячий ком подкатил под горло. Ему стало плохо. Дико закружилась голова, и захотелось лечь. О неудавшейся женитьбе Аида не знал никто. Абсолютно никто. Ни один человек в мире. Кроме страшного незнакомца. Но самое худшее: этот человек говорил правду. Именно так и обстояло дело. Именно так и никак иначе.

— Это вы похитили матрицу? — хрипло каркнул Аид.

— Да. Я.

— Вы один из этих пятерых?

— Может быть. А может быть, и нет.

— Чего вы хотите?

— Того же, чего и ты, — ответил шепот. — Абсолютной, ничем не ограниченной власти. Я хочу почувствовать себя Богом, спасителем человечества. Кристально честным и чистым. А такими бывают только Боги. Правда, в отличие от тебя я не собираюсь загонять своих «детей» в стальную клетку. Напротив. Я дам им то, о чем они мечтали всю свою жизнь. Абсолютную свободу.

— «Гекатомба» создавалась не для этого, — сказал Аид, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Вы — параноик! Маньяк! Сумасшедший!

Человек на том конце провода засмеялся. Смех был тихим и шелестящим, как шорох опадающей листвы.

— Я — параноик? Не-ет. Я совершенно нормален и адекватен окружающему меня миру, — ответил шепот. — Сумасшедший — ты, если до сих пор считаешь, что кто-то, кроме тебя, верил в иное предназначение «Гекатомбы». Хотя я склонен полагать, что и ты не очень-то верил в это. Никому еще не удавалось добиться власти гуманной и справедливой. Ты надеялся опровергнуть принцип, доказанный не одним поколением: мораль плохо совмещается с возможностью повелевать. Власть, а тем более власть абсолютная, предполагает жестокость. Начнем с того, что «Гекатомба» в принципе не слишком моральна, однако ты закрыл на это глаза, посчитав малое зло необходимой платой за спокойствие мира. Но вспомни, всем великим тиранам когда-то приходилось делать первый шаг. И, как правило, они использовали и используют универсальную отговорку: «Я поступаю так исключительно ради людей, ради своего народа». Самое сложное — сделать этот крохотный шажок, заключить первую сделку с совестью. Дальше — легче. Дальше все идет как по маслу. Благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад. В котором, увы, повелителем окажется не Аид. Я достаточно силен, чтобы не лицемерить и говорить о своих намерениях открыто.

— Каковы же они?

— Изменить сумасшедший, стремительно деградирующий мир. Изменить, а не сохранить, как хотел ты.

— И каким же образом вы собираетесь сделать это?